Самая чертовщинка здесь начиналась в полдень. Безразлично, ливень на улице или солнцепек. Главное, чтобы в комнате, кроме Шурки, никто не присутствовал. Стоило скрипнуть половице в коридоре -- чертовщинка прекращалась, вернее сказать, затаивалась на время, пока скрип половиц не удалится на кухню и не закроет за собой дверь.
"Седьмой день работы вируса "полтергейст", -- записал Шурка в блокноте и выжидающе уставился на монитор, который не проявил ни малейших признаков жизни.
-- Ну, извини, -- сказал он, -- давай начинать, я уже здесь.
Шурка перелистал страницы блокнота. "День первый" -- эта зараза еще не называлась ни вирусом, ни полтергейстом. В первый день ее не стоило даже описывать в блокноте. Что-то есть... что-то мешает работать, рябит по экрану, роется в архивах, перебирает меню, изучает... "принюхивается", выстраивает длинные предложения из "козявок" с вопросительными знаками на конце. "Троянец," -- подумал Шурка и попытался от него избавиться, но даже после форматирования диска вирус не исчез и шаг за шагом продолжил осваивать содержимое компьютера, поражая своим терпеливым упорством. Будто внутри завелся кто-то живой и самостоятельный. Окончательно добило Шурку то обстоятельство, что компьютер невозможно было отключить. Даже после того как шнур был выдернут из розетки, чертовщинка немного растерялась, но от этого не утратила яркости изображения. Ни о чем подобном Шурке слышать не доводилось.
К часу дня все безобразия прекращались, до полудня следующих суток. На второй день работы "полтергейст" обрел дар общения и его вопросительные "козявки" сменились вполне осмысленной попыткой вступить в контакт. Но дискета с записью контакта не читалась, и присутствие в комнате любого постороннего лица действовало на вирус отпугивающе.
"Какой сегодня день? -- спрашивал "полтергейст". -- Какое число? Год? Какая погода на улице?"
"7 ноября 1917 года", -- набирал Шурка на текстовой панели.
"Полтергейст" удивлялся.
"Да брось, я вполне серьезно. Который теперь час? Минуты? Секунды?.. Нет, батенька, твои часы отстают на целое столетие. Чем занимаешься? А что, половину Москвы под снос пустили? Это война прошла или подземные гаражи строят? По Садовому кольцу вереницы котлованов. Это зачем?"
"Где это?" -- спрашивал Шурка, и буквы на экране сменялись планом изучаемой части города с высоты птичьего полета. Затем проекция резко падала вниз и обозначала квадрат, в котором можно было разглядеть надписи на касках строителей и их ядовито-оранжевые комбинезоны.
"Всю Москву расковыряли", -- писал вирус поверх картинки.
"Наверно, меняют трубы, -- отвечал Шурка. -- Впрочем, я этим не интересуюсь".
"А чем ты интересуешься?"

-- Лучше б ты такими делами не увлекался, -- советовали Шурке на работе. -- Летают какие-нибудь идиоты, фотографируют местность. В принципе, есть такая аппаратура... Проверь, не встроена ли у тебя в монитор антенна с питанием... но с другой стороны...
-- ...С другой стороны, -- уточняли другие знатоки, -- это дорогостоящее удовольствие. Просто так развлекаться не будут. Ты спроси, что им от тебя нужно?

Третий и четвертый день работы вируса особым разнообразием друг от друга не отличались:
"Восход солнца во столько-то..."
"Ну и что?"
"Ничего. Интересно. На каких частотах работают каналы телевидения?"
"Не знаю".
"Вот на таких-то..."
"Ну и что?".
"Ты еще не рассказывал мне о своих друзьях".
"Я с вирусами о личной жизни не разговариваю".

-- Нет, это типичный "говорун", -- успокоили его на пятый день работы "полтергейста". -- Кто тебе его засадил, вот в чем вопрос! Теперь он так и будет болтать с тобой с двенадцати до часу.
-- А ну-ка, покажи! -- выскочил за Шуркой в коридор еще один коллега-доброжелатель и, соблюдая методы строжайшей конспирации, перелистал его желтый блокнот с нехитрыми и бессмысленными диалогами. -- Точно могу сказать, что это не "говорун"! Похоже, тебя хакеры зомбируют. И не почувствуешь ничего! Только в один прекрасный день выполнишь все, что прикажут. Это совершенно точно, слышишь?
-- Еще один маньяк, -- подумал Шурка, но с этого момента в душе его поселилось беспокойство, и полудня следующего дня он дожидался в некотором леденящем оцепенении.

"Меня зовут Шура Бочаров", -- представился он вирусу на шестой день работы.
"Очень приятно", -- ответил вирус.
"Так вот, господин "очень приятно", мне не очень-то приятно что-то делать, не имея понятия, для кого и зачем. Либо мы вносим полную ясность в наши отношения, либо позвольте откланяться...".
"Полтергейст" некоторое время переваривал информацию, а Шура нетерпеливо барабанил пальцами по полировке стола.
"Я нуждаюсь в твоей помощи, -- написал вирус на экране. -- Дело очень деликатное. Боюсь, что никто лучше тебя с ним не справится".
"С этого надо было начинать, -- ответил Шура. -- Итак..."
"Встретимся?"
"Встретимся? -- удивился Шура. -- Как и с кем?"
На экране появилась проекция города и ухнулась вниз, застыв прямо над крышей дома. Только после того как картинка уплыла в сторону, Шурка, наконец, узнал свой собственный подъезд, затем дорогу, по которой он обычно топает до метро, срезая подворотнями. Одна за другой промелькнули таблички с надписью станций; " птичка" вылетела на загородное шоссе и стремительно понеслась. Но что это за шоссе и что за лесисто-дачная местность, Шурка сообразить не успел. Изображение затормозило на повороте с трассы, где, кроме километрового столбика, никаких указателей не имелось , и несколько раз скользнуло по размякшей от дождя грунтовой дороге, уходящей в лес.
"Встретимся здесь завтра утром... Что скажешь?"
Но Шурка не знал, что и сказать.
"Как я узнаю тебя?"
"Я сам тебя узнаю, не думаю, что там соберется толпа..."
"Личная безопасность..."
"Гарантируется!"
"Почему бы тогда не встретиться где-нибудь поближе? Может... в районе "Сокола" в одиннадцать?"
"Извини, -- ответил "полтергейст", -- это невозможно".
"Черт возьми, зачем я тебе нужен?!"

В тот же день у Шурки здорово разболелась голова. "Не поеду, -- решил он и успокоился, даже улегся спать раньше обычного, -- определенно не поеду. Да я и в бреду не вспомню, где он показал мне этот перекресток! Да ну..."
Геннадий Степаныч сильно удивился, вернувшись с работы и обнаружив сына в постели.
-- Па, тебе завтра нужна машина? Нет? Не понял... Мне надо кое-куда прошвырнуться. Это недолго. Да, я сплю. Рано вставать...
"Определенно не поеду, -- решил он окончательно, -- пусть скажет, зачем. Пусть скажет, кто такой. В конце концов, кому надо?.." -- Шурка накрыл голову подушкой, но тут же подскочил, будто его цапнуло за ухо что-то ядовитое, и в одних трусах побежал на кухню, где Геннадий Степаныч, еще не снявши пиджака, принимал лечебную порцию кефира.
-- Папа! 152-й километр... Грунтовка идет от шоссе через лес... Там ведь должен быть указатель? Это же дача Альбы?
-- Угу, -- булькнул в кефир Геннадий Степаныч.
-- Ты точно помнишь, что это 152-й километр?
-- Да, -- подтвердил отец, -- указатель они перенесли, когда делали объезд... Кстати, нам пора бы его проведать.
-- Ясно. Мне все ясно, -- сказал Шурка и, вернувшись в свою комнату, повалился на кровать. -- Нет, это точно, что завтра я никуда не поеду.

В восемь утра его разбудил стук входной двери. Елена Михайловна, проводив мужа на работу, просунулась в дверь Шуркиной комнаты.
-- Ты выспался? Завтракать со мной будешь?
Шурка вскочил с постели с необыкновенной легкостью, будто вовсе не спал минуту назад, а только и делал, что дожидался приглашения к завтраку; накинул халат, заперся в ванной, но вместо того чтобы принимать душ, сунул голову под кран с холодной водой и держал ее так до первых признаков обледенения.
-- Куда ты собрался ехать на машине? -- поинтересовалась Елена Михайловна, выкладывая на тарелку горячие бутерброды.
-- Уже никуда.
-- А куда собирался?
-- К Альбе.
-- Он звонил?
-- Послушай, кроме Наташиных родственников, у него кто-нибудь есть?
-- Не знаю...
-- Но вы же подруги! Неужели она ничего тебе не говорила? О его отце, в конце концов, что-нибудь ты должна была слышать?
-- Должна, -- согласилась Елена Михайловна, -- но не слышала. А что это ты вдруг хватился?..
-- Вспомни, все же при вас было. Зачем из этого делать тайны?
-- Какие тайны, Шурочка, о чем ты?
-- Как ты думаешь, кто может интересоваться Альбой, если не родственники?
-- А кто им интересуется? -- Елена Михайловна застыла над чашкой с кофейником в руках.
-- Тетя Наташа раньше лета здесь не появится, правильно?
-- Она бы позвонила нам, -- уверенно ответила Елена Михайловна, и струйка кофе так же уверенно устремилась в чашку, -- обязательно позвонила б. Родственников у них здесь не осталось. А кто может им интересоваться? Кто-нибудь из старых клиентов? Разве что... но ты их предупреди, пусть сначала говорят с папой.
-- Альба уже достаточно взрослый.
-- Нет, лапочка, -- возразила Елена Михайловна, -- сначала пускай приедут сюда. Я отвечаю перед его матерью.
-- А его теоретический отец, вообще-то, может знать о его существовании?
Елена Михайловна улыбнулась.
-- Видишь ли, дорогой. Тетя Наташа мечтала иметь ребенка еще задолго до появления Альберта. В таких ситуациях женщины иногда делают глупости и совершенно неважно, кто его отец, знает ли он об этом... Возможно, это была случайная компания...
-- Возможно, тетя Наташа так напилась...
-- Шура! -- возмутилась мама. -- Что ты говоришь! Ешь быстренько, мне надо собираться.
Елена Михайловна замерла у подоконника, вглядываясь в утренние сумерки двора. Эта привычка у нее появилась с приобретением первой машины и не пропала даже после того, как для машины был куплен гараж. Но раздражение сына она почувствовала спиной, по лязгу ложки в стакане и нервным поерзываниям на табурете.
-- Может быть, конечно... может быть, -- согласилась она, -- иногда, говорят, одного стакана вина достаточно, чтоб ребенок потом на всю жизнь... Но ты, -- обернулась она к Шурке, -- не имеешь права рассуждать... В конце концов, это не наше дело. Главное, что все устроилось. Так что ешь и не ломай себе голову. Если тете Наташе этот отец не нужен -- Альберту он не нужен подавно. Мы его семья.
-- И на портрете точно не он? -- переспросил Шурка.
-- Ну что, ты не знаешь Альку? -- всплеснула руками Елена Михайловна.
-- Точно не он?
-- Он тебе еще не то наплетет, а ты уши развешивай.
-- Ну, мам...
-- Ну что "мам"? Я сто раз тебе говорила, что не знаю этого типа.
-- Может, просто не узнаешь?
-- Да ну, имя редкое. Я бы запомнила. Да и Наташа бы от меня не скрывала.

Глава 2

-- Ну, давай же, -- Шура постучал по крышке монитора, -- не злись на меня. Прости, ладно, прости, я не узнал эту местность сразу. Глубоко извиняюсь. Уже половина первого. Прием!
Он еще раз перелистал блокнот. "Седьмой день работы "полтергейста". 12.30. Гробовое молчание. Партия с чертовщинкой переходит в эндшпиль". Он закрыл блокнот, зашвырнул его в ящик стола, тяжело вздохнул и вывел для себя шахматную партию. Но не успел Шурка сделать первый ход, как "полтергейст" ожил и обозначил на экране первую реплику:
"Ты хочешь сыграть со мной?"
"А что? -- удивился Шурка. -- Почему бы не сыграть?"
"Боюсь, что против меня у тебя нет шансов".
"Это как сказать. Вообще-то, я играю на первый разряд".
"Играй ты хоть на гроссмейстера. Поверь, мальчик, против меня у тебя нет шансов даже с форой".
"Да кто ж ты такой?" -- напечатал Шурка и застыл с поднятыми над клавиатурой руками.
"Здесь так принято, -- спросил "полтергейст", -- обещать и обманывать? Или это твоя собственная игра?"
"Здесь принято, господин "очень приятно", здороваться, представляться, говорить сразу, что надо и сколько это будет стоить".
"Послушай, Шура Бочаров, то, о чем я собираюсь тебя просить, -- ничего не стоит. Но я заплачу ту цену, которую назовешь. Торговаться не буду".
"Да ну, я не о том, -- сконфузился Шурка, -- вернее, я не то хотел сказать".
"Ты испугался..." -- появилось на мониторе, и Шурка, прежде чем оправдаться, вежливо ждал вопросительного знака, пока до него не дошло, что никакой вопросительной интонации в этих двух словах не содержится .
"Тебя интересует Альберт Белозерский?"
Ответ был утвердительно лаконичен, хотя и не слишком решителен.
"Зачем?"
"Познакомиться".
"Не знаешь, как пролезть через охрану?"
"Знаю. Хочу, чтоб ты представил меня ему как своего человека".
"Ах, вот как... Зачем он тебе понадобился? Вы родственники?"
"Что это меняет?"
"Пойми, я отвечаю за него головой".
"Я отвечаю за него головой не в меньшей степени, именно поэтому прошу твоей помощи. В противном случае мне придется действовать самому..."
"Понял, -- остановил его Шурка, -- это шантаж, поэтому выбора не остается. Теперь послушай мои условия: сейчас я в квартире один. До вечера никого не будет. Звонить в милицию тоже не собираюсь..."
"Хорошо", -- ответил "полтергейст", и шахматная доска вернулась на полную ширину экрана.

Шурка отпрянул от монитора. "Соображает быстрее, чем я печатаю", -- подумал он, но вдруг представил себе, как какая-то нечистая сила уже устремилась к нему по всем проводам и, того гляди, материализуется прямо в комнате. Его заранее продуманный и взвешенный план вошел в фазу сплошного страха перед неизвестным, которого он никак не мог предусмотреть. Точнее, сделал все возможное, чтобы исключить его напрочь. Этот неожиданный провал чуть было не заставил его бежать из квартиры. В последний момент он, совладав с собой, ринулся на кухню, вытащил сигаретную заначку и сделал несколько попыток прикурить от зажигалки для газовой плиты, пока звонок в дверь молнией не прошелся по нервам. От этого разряда поджались внутренности, и Шурка, пытаясь засунуть сигарету обратно, поломал ее в мелкую крошку.
-- Давай, Шура, давай, -- подталкивал он себя и, сделав глубокий вдох-выдох, повернул замок.

На пороге стоял человек выше среднего роста, совершенно не по сезону закутанный в шерстяное пальто и в шляпе, надвинутой на брови. "Полтергейст, воистину, -- мелькнуло в голове у Шурки, -- рожа загорелая, будто с юга приехал. А вырядился-то... Чего это я, дурак, перетрусил?"
"Полтергейст", не вынимая рук из карманов, оглядел хозяина квартиры.
-- Бочаров Александр, -- сказал он, -- ты удивительно похож на свою мать.
-- Ты знаешь маму? -- обалдел Шурка.
-- Мы вместе учились, -- ответил гость, проходя в полутемную прихожую и затворяя плечом дверь.
Шурка оценил юмор. Даже в таком полумраке гостю на вид никак нельзя было дать больше тридцати.
-- В институте, -- уточнил гость, оглядываясь по сторонам, -- и с отцом твоим, и с матерью Альберта.
-- Пардон, а...
-- Мне пятьдесят пять лет, -- ответил он, и Шурка, вместо того чтобы возмутиться, почтительно попятился. Его фамильярное "ты" отныне отпало само собой, будто в прихожей стоял не вчерашний "полтергейст", а дядя... старый друг семьи, который на редкость хорошо сохранился. Может, от травяных ванн, может, от жестокой диеты -- не Шуркино это дело.
-- Проходите, -- произнес он подчеркнуто учтиво, но гостю, похоже, было наплевать на светский этикет. Он вошел в комнату, не снимая пальто и шляпы, поспешно и с удовольствием, будто боялся не получить приглашения дальше прихожей.
"Взгляд еще может быть... -- думал Шурка, следуя за ним, -- даже на шестьдесят... Но все остальное -- ни за что не поверю. Какая-то анатомическая дисгармония".
-- Да-да, именно в этой комнате, -- вспомнил гость, -- мы отмечали твое рождение. Здесь стоял стол. Вон там, в углу -- только что купленная кроватка. Там она и осталась потом стоять. -- Он повернулся к Шурке и улыбнулся с некоторой отцовской нежностью, будто перед ним не взрослый человек, а только что выбравшийся из кроватки младенец. Но эта улыбка выдала его с поличным.
"Феликс", -- стрельнуло в голове у Шурки.
-- У тебя была большая синяя коляска, по ней мы издалека узнавали маму с папой, если они выгуливали тебя в парке...
-- Вы Феликс? -- робко спросил Шурка.
-- ...а здесь висела свадебная фотография и вся наша "банда" на пороге загса. Но обои уже не те. Свет не тот, наверно, оттого, что деревья под окнами выросли. Все уже не то.
-- Феликс, -- настаивал Шурка, -- это вы?
Гость грустно опустил голову.
-- Приятно, что здесь меня помнят.
-- Нет! Невероятно. Вы тоже на этой фотографии? Не может быть! Я хорошо ее помню...
Но Феликс ничего не ответил, а лишь поглядел на фрагмент обойных узоров так, будто фотография все еще висела на прежнем месте.
-- Сейчас, -- Шурка вылетел из комнаты и кинулся к шкафу, где на самом дне, в нижнем чемодане, были добротно погребены старые семейные архивы. Когда он вернулся, задумчивый гость стоял в том же ностальгическом забытьи, перед той же стеной, в той же позе, не вынимая из карманов рук. -- Вот, посмотрите, если не верите. Вас здесь нет. Всех остальных я знаю. Никто никогда не говорил о вас.
-- Да, -- согласился Феликс, -- я поверил бы тебе на слово. Но и тебе бы стоило поверить, а не приглашать меня сюда. Меня интересует только Альберт.
-- Вы его отец?
-- Нет.
-- Альба сказал однажды: "Когда-нибудь Феликс ко мне вернется". С ним часто так бывает: нафантазирует что-нибудь -- так оно и случится. То есть я хочу сказать, что та услуга, о которой вы просите... я сделаю это бесплатно... Я не мог даже представить себе...
-- Хорошо, -- остановил его Феликс, -- скажи, почему вы психбольницу называете дачей?
-- Это не совсем то, -- смутился Шурка, будто почувствовал за собой вину, -- то есть это очень хорошая больница. Они заплатили большие деньги... тетя Наташа с мужем. Она вышла замуж. Если хотите...
-- Я знаю их телефон, спасибо. Меня интересует Альберт.
-- Сейчас, -- засуетился Шурка, -- я переоденусь и поедем.

Гость присел на край дивана перед выцветшей фотокарточкой, и Шурка уже не рискнул его потревожить. Неважно, сколько пройдет времени. Час, день или несколько лет. Каким-то до сей поры неизвестным чутьем он вдруг понял, что время в этой комнате остановилось, как испорченные часы, мимо которых прошагала вечность, не оставив в памяти ни образов, ни воспоминаний. Он почему-то представил себя проснувшимся от летаргического сна накануне собственной смерти. Среди траурных лиц, приглашенных на грядущую панихиду, попытался узнать своих престарелых друзей, детей, которых только что укладывал в большие синие коляски. Теперь они привели с собой внуков, чтоб те единственный раз в жизни собственными глазами увидели чудо света, мимо которого со свистом проносится вечность, туда и обратно, как маятник часов, от которого не остается темного пятна на обоях.
-- Сейчас поедем, -- сказал Феликс застывшему в дверном проеме молодому человеку, -- дай мне еще немного времени.

Глава 4

Сопровождая "дядю Феликса" по путаным коридорам и узким лестницам, медсестра умирала от любопытства:
-- Ты действительно его дядя? Ну, даешь! Так похож... Боже мой, я бы сразу узнала. -- Она то строила глазки, то испуганно останавливалась, чтобы заглянуть за угол, не идет ли врач, то снова принималась кокетничать. -- Ну, Алька! Потрясное сходство. Надо будет ему портреты заказывать. Нет, ты точно его дядя?
Молчаливый посетитель только кивал головой. Смысл этих назойливых расспросов, впрочем, как и "потрясного сходства", стал ему ясен сразу, как только распахнулась дверь палаты. Феликс не успел переступить порог, как взгляд уперся в его собственный портрет, висящий на противоположной стене в пластиковой рамке. Выполненный акварелью во всех оттенках со сходством не то чтобы "потрясным", а скорее фотографическим. Будто на него смотрело отражение. Смотрело и снисходительно улыбалось, давая понять, что ты, парень, никого здесь не удивил своим загадочным появлением. Здесь тебя имели в виду... и твое "редкое иностранное" имя уже склонялось по всем падежам и младшим медперсоналом, и высшим "опекунским советом".
Портрет произвел на Феликса эффект ведра холодной воды, притороченного над дверью специально по поводу его визита -- единственного верного способа вывести из ностальгического небытия с одурманивающим запахом юности. Из загазованных московских улиц и яркого солнца на пропитанном влагой асфальте... Из декорации прошлой жизни, которая все так же посещала его в снах и которая давно казалась чем-то иррациональным, несуществующим.
От окончательного и бесповоротного отрезвления его отделял один шаг через порог, на который следовало решиться. Следовало раз и навсегда оставить за этим порогом иллюзии, и кем бы ни был этот безумный пациент, как бы ни повел себя, как бы ни стал относиться к тому, чей портрет повесил на стену, -- на Земле его быть не должно. Даже если придется выжечь с лица планеты всю безумную "дачу" вместе с ее симпатичной прислугой. Факты упрямее самых живучих надежд. Здесь и речи не могло быть об осторожных, разведывательных контактах, которые Феликс планировал не один год, стараясь предусмотреть каждую мелочь.

Медсестра, запирая дверь на ключ, погрозила пальчиком:
-- Ровно сорок минут. Я приду за тобой.
Посреди палаты стоял табурет, на табурете ваза с почерневшими розами, за ними кровать.
В углу кровати, закутавшись в покрывало, сидел мальчишка лет шестнадцати на вид, сжимая в руках разноцветные тряпки, и глядел на Феликса чрезвычайно удивленно. Глядел, не шевелясь, пока их удивленные взгляды не встретились и не слились в одно большое обоюдное взаимонепонимание.
Феликс позаимствовал табурет из-под вазы и устроился напротив кровати столь решительно, что мальчишка ойкнул, выронил салфетку, растянутую на пяльцах, в которой осталась торчать игла, и сунул в рот уколотый палец. Поднимая с пола рукоделие, Феликс узнал на нем розы, которые только что безжалостно переставил на подоконник. Сушеные розы, выполненные гладью на желтой салфетке, производили жуткое впечатление, отнюдь не заложенное создателем в их увядающей натуре. Словно художнику позировали заросли ядовитых лиан, закрывающие свет скитальцам подземелий. Тут же на "холсте" был размечен контур табурета, желтые стены, которые вообще не следовало размечать, а следовало просто иметь в виду... что они есть со всех сторон, такие же безнадежно желтые, как свет утреннего неба, на котором никогда не появится солнце. Ощущение безнадежности присутствовало в каждом штрихе нитью, в каждой клеточке застиранных занавесок, в каждом прутике оконной решетки, которую также... следовало иметь в виду...
-- Чем я могу тебе помочь, Альберт? -- спросил Феликс с той интонацией скорби, которую инстинктивно подсказывала ему декорация события.
Мальчишка вынул изо рта обсосанный палец, пошарил под покрывалом, извлек оттуда комок спутанных разноцветных нитей и передал их своему спасителю:
-- Распутай, пожалуйста.
Феликс взял ком и проделал фокус, после которого любой нормальный землянин должен был взять тайм-аут. Он растянул на десяти пальцах цветастое месиво, разорвал его и раскидал на краешке кровати так, что оставалось лишь смотать клубки. Мальчишка с интересом пронаблюдал процесс, будто принял экзамен, и снова начал рыться под покрывалом, нахмурившись, будто решая для себя задачу поиска сути, скрытой в его посетителе под толстой шкурой зимнего пальто.
"Безусловно, -- думал Феликс, -- черты лица он унаследовал от матери. Он не столь жгучий брюнет, как его бессовестный отец... Поистине бесчеловечное, бесчувственное существо. Бросить на чужой планете такого необыкновенного ребенка". "Это безумие", -- успокаивал себя он. Выражение лица "покинутого младенца" не оставляло никаких сомнений на предмет "сверхъестественного" родства. К сожалению, ошибки не произошло. Это выражение лица он узнал бы сразу, в самой многолюдной толпе.
-- Чем я еще могу помочь тебе, Альберт?
Альберт прекратил нелепые поиски и сконцентрировался на лоскутках, разложенных у него на коленях:
-- А я тебе? Ведь это ты сюда пришел. Раз пришел, значит, что-то надо.
-- Мне надо знать о тебе все.
-- Вообще-то, я не люблю о себе рассказывать. Это отнимет у тебя время. Целых восемнадцать лет, -- сказал он и выжидающе поглядел на пришельца.
-- Я не тороплюсь.
-- Тогда спрашивай.
Феликс не слишком хорошо понимал, о чем нужно спрашивать человека, который, перед тем как отвечать на вопросы, по самое горло кутается в покрывало и смотрит в глаза, как в дуло пулемета. К тому же если б точно знать, что все 18 лет он так и будет сидеть на кровати, что не станет рисовать то, чего никогда не было в истории его родной планеты и ни в коем случае быть не должно.
-- Ты ждал меня?
-- Ждал, -- ответил Альба.
-- Почему?
-- Потому что я нужен тебе.
-- Я неплохо знал твоего отца и мне интересно... -- при упоминании об отце Альба спрятал улыбку за краешек покрывала, и Феликс замолчал.
-- Интересно? ..
-- Мне захотелось узнать, что делает сын моего друга в этом богоугодном заведении. Это, если я не ошибаюсь, оздоровительное учреждение для...
-- ... для вундеркиндов, -- помог ему Альба. -- Лечусь, как и все. Что тут удивительного?
-- От чего лечишься, если не секрет?
-- От того же, что и все. От жизни.
-- И как? Помогает?
-- Конечно.
-- Чему ты улыбаешься?
-- Интересно... Нормальные люди говорят, что знакомы с моей мамой. Ты первый, кто знал отца.
-- Притом задолго до твоего рождения.
-- Да, -- кивнул Альба, -- кстати, о моем рождении... Врачи говорят, мне не стоило этого делать. Отец это чувствовал, оттого и сбежал?
-- Ты ненавидишь его за это?
-- Уважаю. У него была хорошая интуиция.
-- Боюсь, ты ее унаследовал.
-- Правильно делаешь, что боишься.
-- Ты в самом деле болен или интуиция подсказала, где место поспокойнее? Тут наверняка неплохо кормят?
-- Да, -- согласился Альба, -- посуду мыть не заставляют. Ты уже говорил с доктором Татарским? А? Так ты еще не говорил с доктором Татарским, -- разочаровался он. -- А он, между прочим, тоже тебя ждал. -- Мальчик выдержал паузу, но, не получив ответного откровения, стал не по-детски серьезен. -- Если хочешь знать, это мой выбор. Здесь можно заниматься творчеством и не отвечать за свои поступки.
-- Паранойя дала тебе право сделать такой выбор? -- спросил Феликс.
-- Я шизофреник, -- обиделся Альба, -- имею от жизни, что хочу, и не жалуюсь.
-- У шизофреников не слишком низкие запросы?
-- Я шизофреник, -- настаивал Альба, -- запросы бывают у психопатов...
-- Мы можем поговорить серьезно?
-- Спрашивай.

Феликс перевел дух и вынужден был признать печальный факт -- ни малейшей попытки откровения ни с одной из сторон не наблюдалось и не предполагалось даже в призрачной перспективе. И если Альбу он еще кое-как понимал, то понять самого себя впервые в жизни оказался неспособен. Стена между ними росла обоюдными стараниями, хотя, по всем законам природы, обязана была стремительно уменьшаться. Феликс даже мысли не допускал о психиатрическом диагнозе, а, затаившись, ждал, когда из-за этой убогой декорации вдруг высунется настоящий Альберт. Когда у его собеседника, наконец, возникнет нормальный бытовой интерес к ожившему портрету? Но их обоюдные иллюзии контакта поразительно сочетались с таким же обоюдным опасением сболтнуть лишнее.
В психиатрии Альба разбирался не хуже любого "психа". Но, обнаружив, что собеседник в этой области полный профан, расстроился и не смог вразумительно объяснить, чем отличается на практике шизофрения от паранойи, как выглядит со стороны реактивный психоз, и вскоре был не на шутку озадачен перспективой подробных расспросов на эту тему. Он ухватился за желтую салфетку с розами и стал сосредоточенно совать в иглу обслюнявленный кончик ниточки.
-- Мне надо хоть что-то понять, -- настаивал Феликс, -- и если дефекты подсознания единственное, что представляет для тебя ценность, я хочу вникнуть в их суть... хотя бы представить, как это выглядит.
-- Я не наблюдаю психозы со стороны, -- отвечал Альберт, -- откуда мне знать? И вообще, я не буйный.
-- А какой ты?
Но мальчик с еще большим усердием целился ниточкой в игольное ушко и на провокационные вопросы не реагировал.
О своем видении "изнутри" он тоже рассказывал крайне неохотно, с внутренним напряжением, будто не говорил, а давал в долг под проценты. То, что, очевидно, внушили ему с младенчества. Что-то о неправильно сформировавшемся мозге, о ненормальных фантазиях и потерях памяти, из-за которых он не смог пойти в обычную школу. Учителя быстро признали его дебилом, а спустя месяц бесплодных усилий констатировали безнадежную умственную отсталость. Олигофрению впоследствии психиатр не подтвердил, но согласился с учителями: такому ребенку в нормальной школе делать нечего. Во имя чего мучить себя столько лет, если "дважды два" все равно, получается "пять", но в лучшем случае "три с половиной"? Пусть лучше занимается художествами и ни за что не отвечает... Все это, по глубочайшему убеждению Феликса, годилось в лучшем случае для друзей, сверстников и очень смахивало на семейный спектакль, не сыграв который мальчик не получит от дяди конфетку.
-- Я никогда не вру, -- обижался Альба.
"Вполне возможно, -- думал Феликс, -- что дети иногда получаются полной противоположностью своих родителей. Хоть чаще им это только кажется".
Феликс положил ладонь на его вышивание.
-- Сколько пальцев у меня на руке? Отвечай быстро, не думай.
Альба поглядел на него, как на отпетого олигофрена, с полным рефлексом оскорбленных чувств:
-- Сто миллиардов...
-- Хорошо, -- согласился Феликс, -- кто научил тебя рисовать?
-- Разве этому надо учиться? -- удивился Альберт.
-- Но умственно отсталые дети...
-- Разве я сказал, что умственно отсталый? Я только процитировал заключение педсовета. А рисовать я начал сразу, как перестали дрожать руки.
-- У тебя еще и руки дрожат? Или ты этого не говорил?
-- Ну, нет... -- обреченно вздохнул Альба и принялся объяснять своему посетителю, как дебильному ребенку, пользуясь, очевидно, теми же приемами, что учителя специальных школ: дети появляются на свет совершенно слабыми и беспомощными; должно пройти какое-то время, прежде чем они будут способны взять в руки карандаш и осмысленно его использовать. Это совершенно не то, о чем подумал его интеллектуально неповоротливый и тенденциозно настроенный визитер.
Визитер же все это время судорожно анализировал "цитаты" из заключения педсовета и никак не мог ухватить общую причину, эпицентр всех причин столь загадочных для его восприятия психических отклонений. Того самого универсального эпицентра, от которого ситуация прояснится сама собой, расползется по ниточке. Чтоб на обратном пути ему, несчастному Феликсу, осталось лишь смотать клубки. По его теоретическим расчетам, Альба должен был получиться абсолютно нормальным человеком, в худшем случае -- с наследственно уникальной интуицией и потрясающей ясностью ума. Не случись в его жизни чрезвычайных обстоятельств, неожиданных стрессов и тому подобного, ему можно было бы только позавидовать и предостеречь от проявления излишней "одаренности". Во всяком случае, предупредить, чтоб он имел в виду себя... и адекватно оценивал современников.
" Вот что надо было предусмотреть", -- упрекал себя Феликс. Но судьбе было угодно распорядиться так, чтобы прошли изнурительно долгие годы, прежде чем он получил возможность увидеть лично предмет своего интереса и беспокойства, а оптимизм его теоретических расчетов превратился за это время в успокоительные иллюзии, которые в последние несколько дней с циничным упрямством разбивались о каждый порог. Сорок минут, отпущенные на свидание, стремительно истекали.
-- ... все было бы хорошо, если б не эти глупые провалы памяти. Ты не слушал меня? -- обрадовался Альба, но тут же огорчился, ибо Феликс не только слушал, но при необходимости был способен слово в слово воспроизвести весь его монолог псевдооткровений.
-- Ты не помнишь семейного предания о летающих драконах, которые вернутся на Землю, чтобы похитить ребенка?
Альба отрицательно мотнул головой.
-- Мама тебе не рассказывала?
-- А что?
Феликс выдержал соответствующее выражение лица. Соответствующее опытному врачу, осматривающему безнадежного больного. Но в какой-то момент все же поймал себя на мысли, что эта дутая мина в любой момент может лопнуть только оттого, что напорется на очередную неразрешимую загадку: с 89-го года на Земле все воспоминания о нем должны были исчезнуть, не говоря уже о фотоснимках. И вдруг -- несколько вопиющих улик на самых видных местах, да еще в рамках...
-- Ничего, -- ответил он, -- опоздали драконы. Отстреляли их по дороге вражеские галактические воины. Ребенок вырос, и что бы он мне теперь ни говорил, я не верю ни одной строчке из медицинских заключений. Единственное, что я не могу понять, как он выжил и как собирается жить дальше?
Альба не успел произнести ни слова в ответ. Ключ в замочной скважине провернулся, и Настенька деловито вошла в палату:
-- Ну, Алька, повидался с дядей Феликсом?
-- Нет, -- спокойно ответил Альба, -- меня консультирует светило психиатрии, а ты только мешаешь и путаешься под ногами. Пошла вон отсюда.
Настенька криво улыбнулась, но спорить не стала:
-- Все, закругляйтесь, а то я вас больше сюда не проведу.
-- Куда ты денешься, -- проворчал Альба.
-- Ишь ты какой!.. Осмелел, как дядьку увидел?
Феликс решил не обострять ситуацию, поэтому, не дожидаясь повторного приглашения выйти вон, поднялся и, ни с кем не прощаясь, направился в коридор.
Настенька настигла его у лестницы:
-- Я провожу.
-- Не стоит, я помню дорогу.
-- Вы что, собираетесь его забрать? -- не унималась медсестра. -- Тогда вам нужно говорить с главврачом.
-- Господином Татарским?
-- Завтра у него приемный день. Он объяснит, что нужно...
-- Не нужно ничего объяснять. Передайте ему привет от Феликса Матлина, -- с этими словами посетитель захлопнул за собой калитку в заборе, а Настенька, стоя у закрытой двери, некоторое время пыталась запомнить фамилию.
Феликса Матлина в районе 152-го километра больше никто не видел, а по прошествии нескольких дней загадочным образом из запертой палаты исчез Альберт Белозерский. Перепуганный персонал готов был сослаться в суде на сверхъестественные силы, но истцы не дали о себе знать. Приехали только журналисты, чтоб опросить очевидцев для написания статьи по паранормальным явлениям. Но не увидели в происшедшем достойного материала, передумали и ни строчки не написали.

Глава 5

На подлете к ЦИФу Матлин совершенно расслабился, даже позволил себе надолго отлучаться из пилотской. Двухнедельное путешествие подходило к концу, и все вокруг было подозрительно благополучно. Можно сказать, слишком хорошо для того, чтобы расслабиться окончательно. Так хорошо, что дальше могло быть только хуже.
Альба вел себя достойно. Факт космического перелета никоим образом его не потряс и не вызвал псевдоностальгических воспоминаний. Он обстоятельно обошел корабль, вовсе не так, как это в свое время делал Матлин. Он не задал ни единого лишнего вопроса, не пытался совать пальцы куда не следует, не проявил ни малейшего интереса к панораме открытого космоса, которая возникала всякий раз при торможении или перестройке в сети транзита. Его не впечатлил даже вид удаляющейся "наша-Галактики", которую Феликс демонстрировал специально для него.
-- Я видел в кино кое-что покруче, -- сказал Альба. -- Не слишком-то она похожа... Ты уверен, что это наша Галактика?
В первый же день ему все наскучило, и он нашел себе укромное место в лабораторном отсеке, где обычно было темно, тепло и где можно было спать без спальника на мягких полочках. Бытовой отсек, которым пользовались нормальные гуманоиды, отчего-то напоминал ему дурдом; на верхней палубе он боялся заблудиться, к тому же слабая гравитация вызывала у него приступы тошноты; а в пилотском отсеке, по его глубокому и совершенно правильному убеждению, ему совершенно нечего было делать.
Собственно, распорядок его дня не сильно отличался от "дачного". Разве что рисовать было нечем, да и обстановка не располагала. Но спать он укладывался аккуратно два раза в сутки; изысканной пищи не требовал, а прожевав витаминный брикет, решил, что это очень даже вкусно. Несколько раз Феликс пытался увлечь его разъяснением каких-то жизненно необходимых нюансов. К примеру, как выйти из герметичного контура корабля, когда они прибудут на место... Как можно в любой момент найти друг друга по связи; насколько проще и удобнее общаться со здешним компьютером, чем, скажем, с тем, который он видел у Шуры Бочарова; как образуется пространственная панорама и как на ней можно рисовать трехмерные картинки... Все это Альбе было глубоко безразлично. Он вежливо выслушивал, моментально забывал и никогда не переспрашивал, если в этом не было сиюминутной необходимости. В таких безнадежных ситуациях Матлин не раз вспоминал его отчаянные попытки откровения:
"Маме сказали, что в меня вселился бес. Она отвела меня к пастору и тот старался беса изгнать, пока не почувствовал, что скорее из него самого святой дух выйдет... Потом мы отправились к целителю. Целитель говорит: "Ба! Как интересно! Мальчик существует одновременно в нескольких параллельных мирах!" Мама говорит: "Было бы хорошо, если б он научился отличать один параллельный мир от другого". Одни говорят , что это надо развивать, другие говорят, что это надо лечить. Третьи говорят: "Оставьте его в покое, не то хуже будет".
-- Ты сейчас в каком параллельном мире? -- интересовался Матлин, когда чувствовал полное отсутствие своего собеседника.
-- В твоем, -- отвечал Альба.
-- Что делали врачи, если с тобой случался обморок?
-- Ничего. Ждали.
-- Мне тоже надо будет ждать?
-- Не бойся. Ничего не случится, -- уверял Альба и снова прятался в темной лаборатории. Матлин жалел, что не пообщался с доктором Татарским. "Все равно придется начинать с ноля, -- думал он, -- анамнез ситуации не прояснит. ЦИФовские биоинженеры и те вряд ли возьмутся анализировать психику Альбы, особенно если будут в курсе его наследственных обстоятельств". И верно, скорее они не поверят и возьмутся за психику Матлина, которого уже исследовали миллион раз, однако здоровее его психика от этого не становилась.

До парка ЦИФа оставались считанные часы, а Матлин так и не придумал достойного оправдания своему поступку. Если бы этот мальчишка категорически заявил ему "Нет!", проявил хотя бы малейшие признаки тревоги. Матлин убрался бы в свой Ареал, если не с чувством исполненного долга, то хотя бы с чистой совестью. Но Альба последовал за ним вполне осознанно. Разве что с некоторой обреченной покорностью перед обстоятельствами, которых сам опасался не меньше, чем Матлин, но объяснить не мог. Матлин снова и снова прослушивал наспех сделанные записи, пока его пациент мирно дремал на лабораторной этажерке: "Мама во всем обвинила себя. Ей кто-то сказал, что, если с раннего детства не заниматься ребенком, вырастет обезьяна. У нее не было времени, к счастью... Я слишком долго учился ходить и разговаривать. Но, знаешь, как... сначала я ничего не понимал. Потом никто не понимал меня. Бабушка махнула рукой, сказала: "От Наташки все равно ничего путного не получится". Знаешь, я рисовать-то начал только потому, что не мог научиться писать... Моментально теряю внимание, и выходят одни каракули наподобие японских иероглифов. Мой дядька Олег всегда был уверен, что я над ними издеваюсь. Он просто не видел меня в раннем детстве. Бабушка говорит, что зрелище было не для слабаков: "Игрушки тебя не интересовали, книжки ты терпеть не мог, плакал, когда тебя брали на руки..."
Матлин, анализируя услышанное, запутывался еще больше. Либо малыш Альберт издевался над ним в особо извращенной форме, либо он научился фантазировать так искусно, что сбивал с толку даже самые чувствительные детекторы фальши компьютера. Но Альба больше походил на ласкового пугливого щенка, чем на злодея. А из его фантазий, по убеждению Матлина, даже из самых изощренных, рано или поздно здравый смысл непременно будет извлечен. Иначе к чему вся эта авантюра?
"...Я и сам понимаю, что глупо совать нос в чужой бумажник. Да я никогда этого не делал. Оказывается, Шурка только собирался съездить в Брест. Билет купил и передумал. Но я-то точно помню, что мы с тетей Леной провожали его на вокзал". "К вопросу о существовании параллельных миров, -- отмечал про себя Матлин и все равно ничего не понимал, -- либо он действительно "псих", либо я свихнусь сам. Интересно разворачиваются события: чтоб изучать мадистоаномалии фактур, приходится начинать с медицины".
"...еще, еще, совсем забыл, я в темноте вижу так же, как при свете, и иногда во сне хожу по палате..."

-- Ты смог бы пролежать здесь всю жизнь?
-- Я? -- переспросил Альба, потирая опухшие ото сна веки. -- Можно попробовать. Почему бы нет?
-- А я собрался тебя обрадовать. Мы уже прибыли.
Альба пощупал свой манжет на левой руке.
-- Должна появиться белая полоса? -- спросил он.
-- Верно.
-- Я должен одеть протектор?
Матлин включил павильонный приемник лифта и подошел к Альбе:
-- Если собираешься выйти в технопарк, действительно нужен протектор. Я же предлагаю сэкономить время. Тем более нас давно ждут.
Но Альба все же увлекся "картинками" на манжете, который реагировал на прибытие гораздо ярче и активнее, чем он сам. Так увлекся, что не обратил внимания на фиолетовое кольцо, вырвавшееся из пола и вонзившееся в купол пилотского отсека, заключив путешественников в световой цилиндр. Когда стены цилиндра потемнели, Матлин подтолкнул Альбу вперед:
-- Выходи. Я должен погасить приемник.
Альба шагнул сквозь растворяющуюся стенку лифта, как в клетку с пантерой, и очень удивился. Перед ним был не новый отсек корабля, не технопарк, даже не разверзнувшиеся глубины открытого космоса, а обычная гостиная загородного особняка. За окном зеленела та же весна, с которой он трогательно распростился на Земле, и то же яркое солнце чертило на полу темные полосы оконной рамы с той лишь разницей, что без решеток.
-- Ну, как? -- спросил Феликс. -- Нравится?
Альба растерянно пожал плечами и огляделся. Именно так, как должен был оглядеться человек, подозревая, что его хорошенько надули. Во всяком случае, эта жилплощадь должна была показаться ему просторнее, чем та, в которой он провел последние две недели. И теперь, стоя посреди комнаты, он будто снова пытался искать себе убежище, но панически его не находил.
-- Подойди к окну.
Альба указал на окно пальцем:
-- К этому?
-- Разумеется.
"Да что с ним? -- думал Матлин. -- Он ведет себя так, будто с младенчества адаптировался к рискованным зонам и нажил себе иллюзию безразмерного времени, чтобы взвешивать и обдумывать каждый безобидный шаг". Он пытался понять, что же там, внизу, можно так долго и скрупулезно рассматривать из окна второго этажа, если, уезжая, он не оставил там ровным счетом ничего привлекательного.
-- Мама дорогая... -- прошептал Альба, и для Феликса ситуация начала проясняться. -- Один из них натуральный гуманоид, а другой -- что-то странное.
-- Гуманоида зовут Ксарес, -- улыбнулся Матлин, -- и он прекрасно говорит по-русски.
-- А этот... белобрысый араб?
-- Спускайся вниз. Будем знакомиться.
Альба нерешительно направился к лестнице и у самой двери парадной подождал Феликса, чтобы предоставить ему возможность выйти первым.

-- Феликс! -- воскликнул "белобрысый араб" и кинулся ему навстречу. -- Я думал ты не вернешься!
Они обнялись, будто не виделись миллион лет, а Альба, на всякий случай, отступил назад, чтобы дать больше простора трогательному излиянию чувств. И отступал до тех пор, пока не наткнулся на дверь, которая предательски лязгнула. От этого вся компания переключила свое внимание на его персону -- причину всех непредвиденных задержек и томительных ожиданий.
-- Альберт Белозерский, -- представил его Феликс.
-- Голл Гренс, -- ответил "араб" и подошел к Альбе, чтобы пожать ему руку. -- Как доехали? Вот это да... Не скучали по дороге? Выспались, наверно, на год вперед? Как там Земля?... Как Москва? Как жизнь вообще... Не слишком-то вы торопились обратно. Я уже начал беспокоиться. Феликс, он у тебя разговаривать умеет?
-- Если ты замолчишь на минутку, -- ответил Феликс, -- может быть, он успеет вставить слово.
Но Альберт никуда не торопился.

Голл Гренс оказался на голову выше него и раза в полтора шире в плечах. У Голла Гренса был непривычный звенящий тембр голоса и не совсем человеческие черты лица. Но все это было вскользь... между делом. Альбу сразу и наповал сразили его глаза. Ничего подобного он не видел никогда, нигде, в бреду не мог себе представить, что такое возможно. Они были ярко... ядовито-фиолетового цвета с какой-то дурацкой кошачьей линией разреза и постоянно пульсирующими зрачками. Это удивило Альбу гораздо больше, чем, скажем, если б у его нового знакомого вдруг внезапно выросли рога и клыки.
-- Я акрусианин, -- объяснил Голл Гренс, почувствовав удивление.
-- А я землянин, -- ответил Альба, нарочно делая ударение на последнюю букву "и".
-- Мой отец тоже землянин, -- передразнил его Голл.
-- Не очень-то похоже...
-- Ты тоже не вылитая копия своего отца.
При упоминании об отцах Ксарес, так и не вступив в разговор, стал медленно удаляться и вскоре совсем исчез в зелени сада.
Феликс потрепал Альбу по взъерошенным волосам.
-- Ну, как? Слегка непривычно? Дышишь нормально? Суставы не болят? Здесь земная гравитация, заметил?
Но Альба не реагировал ни на гравитацию, ни на чистоту атмосферы, чем-то напоминающую теплицу, он реагировал только на глаза Голла Гренса, которые с интересом шарили по его лицу, и никак не мог уловить фокуса ядовитого пульсирующего взгляда. Может, акрусианам этот фокус вовсе ни к чему, только теперь Альба начал понимать, что именно неуютное, отталкивающее он почувствовал в Феликсе с первого дня знакомства. Ту же самую странную привычку смотреть в глаза собеседнику, не фокусируя взгляда, будто Альба вовсе не Альба, а некое, ничего не значащее для реального мира, эфирное существо, на котором не держится акрусианский взгляд. Будто акрусианское восприятие окружающего мира происходит какими-то неведомыми землянину обходными путями.
-- Привыкайте. Очень надеюсь, что вы подружитесь. Голли, я рассчитываю на тебя...
Голл Гренс утвердительно кивнул.
Какую именно ответственность Матлин возложил на Голла Гренса, Альба не понял, поскольку монолог плавно перешел на непонятный ему язык. Настолько плавно, что Альба ни за что бы не уловил этого перехода, если б не почувствовал, что для несчастного Феликса это стало невероятным облегчением. Много дней он был вынужден держать себя в напряжении, вспоминая русские слова и произнося их с такой безукоризненной точностью, от которой нормальные русские уши давно отвыкли. Но Голл Гренс по-прежнему старательно кивал и отвечал исключительно по-русски: "Ничего страшного...", "не волнуйся", "мы разберемся", "все будет хорошо", "конечно, я понимаю... "
Когда Феликс окончательно убедился в том, что Голли осознал... он снова перешел на русский, попрощался с Альбой, пожелал ему хорошенько отдохнуть и, откланявшись в обе стороны, удалился тем же маршрутом, которым только что удалился Ксарес.
Голл Гренс проводил его экзотическим взглядом до ближайшего куста, а затем немедленно переключился на Альбу, будто испугался, что эта дорогая игрушка может испортиться, если каждую секунду не облучать ее фиолетовым светом. Вскоре они остались в павильоне одни и имели возможность вдоволь насмотреться друг на друга.
-- Ты совсем неплохо разговариваешь по-русски, -- выдавил из себя Альба и изобразил на лице легкое подобие улыбки, ровно настолько, чтобы не выглядеть ни скучным занудой, ни улыбчивым идиотом.
-- Это язык моего отца, мой второй родной язык.
-- Ах, ну да! -- вспомнил Альба и, осознав нелепость своего комплимента, занялся построением зрительного образа акрусианской матушки.
Голли тем временем покончил с визуальным анализом и решил ощупать новое приобретение Феликса с ног до головы. Притом сделал это квалифицированно с анатомической точки зрения, тщательно сверив каждую мышцу и каждый сустав со своим общетеоретическим представлением о землянах. Альба не возражал: во-первых, акрусианам как-то надо было расширять научный кругозор; во-вторых, пауза в разговоре от этого перестала быть столь бестолковой; в-третьих, караул кричать здесь все равно было некому. И, наконец, Альбе самому было интересно, зачем это инопланетянин вырядился в походный брезентовый костюм стройотрядовского фасона и в горные ботинки с шипами. Но прежде чем запустить пятерню в оттопыренный кармашек с логотипом МИФИ, следовало убедиться, что противоположная сторона осталась довольна результатами первого контакта.
Но Голл Гренс остался крайне недоволен. Он даже губы надул от досады и совершенно по-человечески покачал головой.
-- Очень, очень паршиво. Просто никуда не годится.
-- Почему же? -- испугался Альба.
-- Тридцать километров по горам ты не пройдешь. И на себе... -- Голли приподнял его на полметра от земли и легонько потряс, очевидно, надеясь, что от этого все лишнее должно отвалиться, -- ...и на себе тебя тащить неудобно. Ай-яй-яй, и одного тебя здесь не оставишь.
-- Дойду, -- обиделся Альба, -- я выносливый. Может, не быстро, но точно дойду.
Голли испугался, что его новому знакомому сделалось дурно от одной мысли, что его оставят в заброшенном особняке без стакана простокваши, а на одних лишь витаминных брикетах. Оттого он и молотит чепуху.
-- Дойду, дойду, -- успокаивал его Альба. Он что, по-русски перестал понимать? Он не знает, что лучше сдохнуть в горах от усталости, чем в кровати от ожиданий? До чего ж тупой гуманоид! Давай поворачивайся и иди!
Гуманоид действительно повернулся, но прежде чем пойти, улыбнулся так вкрадчиво и задушевно, будто оттаял от глубокой заморозки.
-- Альберт Белозерский... -- произнес он, -- вот это да... Ну, идем.

Глава 6

Выбравшись из зарослей сада, Голли остановился, чтоб еще раз оглядеть Альбу. Но Альба был нарочито бодр и энергичен, несмотря на то, что обещанная гора еще только-только начинала подниматься над горизонтом.
-- Вот здесь, -- объяснил Голли, -- проходит граница верхнего и нижнего павильона, которая когда-то менялась, в зависимости от успеха боевых действий. Проходить ее надо строго по тропе, а еще лучше -- иди по моим следам, иначе выскочишь на другой ярус и вообще не выберешься. Эту тропу я вытоптал сам.
Альба послушно пристроился вслед за ним и даже остановился, чтобы закатать штанины, а заодно почтить память павших в этой совершенно непонятной ему войне.
-- Там, наверху, -- спросил он, -- обитает племя людоедов?
-- Вот именно, -- подтвердил Голли и захохотал, -- это племя называется "мой папаша". Они с Феликсом в прежние времена устроили здесь настоящие боевые действия. И дрались бы до сих пор, если б я не растащил их. Сейчас между ними дипломатическая война, но я люблю обоих. Я вообще люблю землян .
-- За что? -- удивился Альба.
-- За что... -- Голли задумался, пытаясь вникнуть в самую сердцевину этого неожиданного для него вопроса. Похоже, задуматься на эту тему ему пришлось впервые. -- Они искренни. Самые искренние существа из всех, что я знаю. А я, поверь, повидал их немало, -- важно произнес он и прибавил шагу по узкой кромке "пограничной полосы".
-- Из-за чего же они дрались, твои земляне?
-- Это длинная история, -- отмахнулся Гренс. -- Сначала они любили друг друга. Учились в одной школе, сидели за одной партой. Когда выросли, поняли, что стали совершенно разными людьми, но искренне желали друг другу добра... каждый по-своему. Началось с того, что Феликс не позволил отцу достойно умереть, как он выразился, "вытянул за шнурки с того света", когда отец уже морально был готов там остаться... морально и физически. Мой бедный отец до последнего момента не мог поверить, что это не Земля. А когда поверил, они рассорились насмерть. Феликс долго терпел, прощал, но не выдержал, после того как отец меня отлупил. С этого и началась война, то есть я хочу сказать, что они впервые подрались. Точнее, не подрались, это Феликс надавал отцу по мозгам и сказал: "Если ты еще раз посмеешь ударить ребенка, я перестану считать тебя человеком". Конечно, это было...
-- Непедагогично, -- помог ему Альба.
-- Непедагогично, -- согласился Голл, -- может быть, но Феликс считал, что никто не вправе ударить существо, которое по каким-то моральным или физическим причинам не может ответить тем же. И меня воспитывал соответственно.
-- Странно, нормальных землян как раз таки учат постоять за себя.
-- Так то ж нормальных землян. А мне против отца руки распускать -- нет! Вдруг зашибу насмерть? Что делать? Ты бы видел, как он вел себя в лаборатории в прошлый раз. Ты бы знал, как Феликсу было стыдно за него. Бионики сказали: "Хватит! Еще раз убьется, ты его сюда не тащи. Лучше закопай, как положено, и воткни осиновый кол". Но Ксарес запретил закапывать. У него на этот счет своя этика. Короче, паршивая может получиться ситуация, безвыходная. . . Когда отец захотел вернуться на Землю, его не пустили; когда отец захотел вернуться в Акрус, его опять не пустили; потом он сбежал в заповедник, обосновался там и запретил пересекать границу всем, особенно Феликсу.
-- А ты?
-- Я то здесь, то там... Не могу же я его бросить.
-- С тех пор он больше тебя не бил?
-- Как же... если бы! Я привык. Ему это для нервов полезно, а мне -- вместо массажа. Главное, чтоб Феликс не знал. Они такие разные...

Альба на момент представил себе душераздирающую сцену побоища между Феликсом, олицетворявшим собой до сих пор одно сплошное спокойствие, и неизвестным ему монстром, засевшим в горах. На душе у него похолодело, а в голове образовалась полная каша. Голл Гренс на время замолчал, будто почувствовал, что его подопечному землянину понадобится время, чтобы справиться с новыми впечатлениями. Но дорога была долгой, тропа пошла на подъем, и с каждым шагом Альбе приходилось сильнее упираться в землю скользкими подошвами ботинок.
-- Отец усыновил меня в 12 лет, по вашему земному календарю -- больше двадцати лет тому назад.
-- Я думал, мы ровесники, -- удивился Альба.
-- А мы ровесники. До 40 лет у акрусиан мальчишеский возраст. По крайней мере, так считает отец. Он был моим учителем в школе и еще в то время в Акрусе наделал скандалов. Представь себе, он заставлял своих учеников приходить к нему лично, рассаживал нас вокруг и рассказывал часами. Он терпеть не мог программ на мозговых стимуляторах и всегда говорил: "Только глядя в глаза, можно чему-то научить". Коллеги считали его ненормальным, а нам нравилось, хоть мы и отставали по времени, рисковали остаться недоучками. Я был самым бестолковым, самым младшим и самым худым учеником в этом классе. Сначала он меня жалел и подкармливал. Потом забрал к себе.
-- Что он тебе преподавал?
- - Генезис ранних акрусианских цивилизаций.
-- Ты уверен, что он землянин?
Голли усмехнулся.
-- Ты не видел моего отца. Тебе Феликс рассказывал что-нибудь о гуминомах?
-- Нет.
-- А свою историю в Ареале?
-- Нет.
-- Так что ж вы, молчали всю дорогу?
-- Нет. Изучали его компьютер, но я не научился.
-- Зря. Без этих, как ты выражаешься, компьютеров здесь, как на Земле без кислорода. Так и будешь всю жизнь сидеть в противогазе.
-- Он сказал, что нормальным способом меня не научишь. Надо разбираться, что у меня с головой... будто бы это дурная наследственность от отца, которому он много чем обязан, поэтому постарается мне помочь. Я и сам знаю, что это от отца... Но чем Феликс ему обязан, не знаю.
Голли ничего не ответил, и Альба, выждав время, перешел в лобовую атаку.
-- Мне никто никогда ничего не рассказывал о моем настоящем отце. Прожив 18 лет, я впервые встретил человека, который признался в том, что был знаком с ним. Ты второй, и тоже молчишь...
-- Я видел его мельком один раз, -- ответил Голл, -- в Акрусе, когда Феликс из-за меня слетел с вышки и поломал себе кости. Твой отец кричал ему: "Либо крылья, либо мозги, -- что-то надо иметь, прежде чем лазать так высоко". И то я сам не слышал, но Суф потом любил вспоминать... Мой отец тоже видел его мельком. Тебе надо расспрашивать Феликса или Суфа, кроме них, тебе никто о нем не расскажет. Я могу сказать только, что ты совершенно на него не похож... да ты и не можешь быть похож на него.
-- Почему? Он не был человеком?
-- Я этого не говорил...
-- Я так и знал.
-- Что ты знал? -- возмутился Голли. -- Что ты вообще можешь знать, покуда я не проболтаюсь? Ты думаешь, я такой болтун? Феликс сам просил вводить тебя в курс дела, только постепенно.
-- Кем был мой отец? Я так и не понял...
-- Спрашивай Суфа. Он единственный любит рассуждать на эту тему.
Альба задумался.
-- По-моему, про Суфа я уже что-то слышал...
-- Ничего удивительного. Во всем ЦИФе только и разговоров, что про Суфа. Он здесь единственный приличный навигатор, который не отказывается от авантюр. Его бы в первую очередь стоило расспросить про Латина. Он такой же болтун, как и я, Феликса ни капли не боится, и ему на всех нас наплевать.
-- Он тоже акрусианин?
-- Ботриш. Селекционное поколение Коруна, почти оптимал.
-- Это мне ни о чем не говорит.
-- Если б ты не упрямился и освоил компьютеры Феликса, тебе бы стало проще жить. Я бывал в Коруне и вот что должен сказать: никогда не связывайся с ботришами. Они хитры, упрямы и все как один ворюги -- это у них в крови, от этого они особенно сообразительны и нахальны, будто цивилизация их не коснулась. Но Суф -- совершенно другое дело. Честнейший, порядочнейший, бескорыстнейший гуманоид. К тому же он мой учитель, и я люблю его не меньше, чем Феликса и отца. -- После такой тирады Голли притормозил и задумался, все ли лестные эпитеты он употребил на описание Суфа? Может, некоторые все же стоило приберечь на случай, если Альбе действительно придется с ним познакомиться. -- Вот еще, -- вспомнил он, -- пока не забыл. Суф понимает по-русски... так уж вышло. Хотя говорит с каждым годом все хуже, но ты его не провоцируй. У нас на это дело табу. Любой другой язык подойдет, только не русский.
-- Почему? -- удивился Альба.
-- Он сквернословит, -- с сожалением произнес Голл. -- Это свойство в нем неистребимо. Знает-то всего штук пять бранных слов, но такие кренделя заворачивает, что Феликс и тот краснеет. А я понятия не имею, как это интерпретировать.
-- Я тебе все интерпретирую, если расскажешь про отца.
-- Ну нет! Пусть Феликс сам расскажет. Или Баю, или Ксарес...
-- Ксарес не захотел даже поздороваться со мной.
-- Ты же обозвал его "мама дорогая".
-- Ой, да... -- спохватился Альба, -- но он не мог это слышать.
-- Здесь тебе не Земля, а Ксар тебе не человек.
-- А кто?
-- Извини, он не фактуриал, чтобы иметь родословную. Он наш шеф, наша "мама дорогая" и все, что ты видишь вокруг себя, -- его работа: горы, почва, солнце, наконец, только растительность Суф с Земли... позаимствовал. -- Голли присел на корточки, чтобы лучше разглядеть желтый шар, сверкающий в кроне деревьев. -- Эта планета расположена далеко от светила, и, чтобы мы могли на ней жить, Ксару пришлось весь материк накрыть несколькими слоями купола. -- Голл вычертил веточкой на влажном песке примерный рельеф материка. -- Это один слой купола... это другой... здесь температурный баланс ...здесь галерея световращения. Как на Земле, только звезд по ночам не бывает. Отсюда... вниз идут шахты лабораторных площадок, когда-нибудь я все тебе покажу. А на орбите растянут защитный экран, поэтому с планеты большие корабли не стартуют.
Альба лишь хлопал глазами и крутил головой, пока Голли не закончил чертеж и не поднял на него фиолетовый взгляд.
-- Понятно немножко?
-- Немножко, -- вздохнул Альба, и они двинулись дальше.

К сумеркам позади был первый перевал, а к утру следующего дня, когда желтоватый диск начал подниматься с противоположной стороны павильона, Альба уже совсем ничего не соображал: где он, кто он и с нужной ли стороны восходит рукотворное светило. Он ничего не видел кроме колючих кустов под ногами, которые то и дело цеплялись за штанины, будто призывая одуматься, куда ты идешь? Зачем? Но поворачивать было поздно, поскольку Альба не чуял под собой ног от усталости и не мог приказать им ни повернуть, ни остановиться.
-- Видишь дом за озером, у подножья холма? -- спросил его Голли Гренс. Но Альба не увидел ни дома, ни озера, ни неба, сплошь затянутого рваными облаками. Последнее, что он сумел различить на фоне зеленовато-серых пятен, это фигуру пожилого мужчины с длинной бородой, который выплывал им навстречу, размахивая руками и выкрикивая одну и ту же фразу:
-- Сыночек мой вернулся! Сыночек мой вернулся!
В какой-то момент Альбе померещилось, что эта фраза относится к нему. Что сейчас его подхватят, задушат в объятиях и станут долго рыдать от счастья над его стертыми до кровавых мозолей ногами; радоваться, что он остался жив и вернулся домой после долгих скитаний. Но куда... и откуда, Альба уже не помнил.

Глава 11

-- Что происходит с атмосферой? -- удивился Голли, выводя под купол платформы. Его глаза подозрительно ярко светились в розоватом мареве, навевая Матлину самые отвратительные подозрения. -- Газовые выбросы? От чего?
Матлин промолчал. За много лет тесного общения с Голли Гренсом он наблюдал его в разных ситуациях, относился к нему как к сыну и был уверен, что может на него положиться. Но теперь, вот уже вторую неделю подряд, его терзали сомнения, в которых он сам не мог разобраться. Одно он знал твердо: как только этот мальчишка перестанет сиять в предрассветных сумерках своим фиолетовым взором, газовые выбросы прекратятся и в атмосферу Аритабора вернется привычное оранжевое свечение.
Но Голл Гренс обладал классическим акрусианским неморгающим взглядом, характерным, впрочем, и для посредников, и сомнения Матлина его волновали меньше всего на свете.
Приближалась буря. Критически падало давление внешней атмосферы, голосники начинали протяжно подвывать порывам ветра. Матлину всегда казалось, что здешние песчаные катаклизмы природы обладают свойством спрессовывать время. Это ощущение настигало его в любой точке планеты, на самой чудовищной глубине, где отказывала даже естественная гравитация, -- состояние замедленного кадра перед глазами. Он лучше приборов чувствовал буйство стихии над поверхностью грунта: как только жесты приобретают бессмысленную плавность, слова растягиваются и предметы падают на пол дольше обычного -- где-то над ним прошел ураган. Так и сейчас прогуливающийся по платформе Голл Гренс делал это необыкновенно медленно, а между каждой его гипотезой о происхождении розовых оттенков атмосферы Матлин успевал прокрутить тысячу версий, объясняющих его роковую оплошность: откуда взялась безумная мысль доверить ему Альбу? Почему он не обдумал и не взвесил все до мелочей, прежде чем решил, что компания акрусианина для этого мальчика -- самое надежное место в Ареале? Раис сказал бы, что это судьба. Именно судьба -- единственное понятие, не требующее объяснений и не заставляющее думать, прежде чем совершать ошибки. Но Матлин был плохим учеником, он так и не научился обходиться одним, пусть даже самым исчерпывающим понятием.

-- Он доберется сюда через пять минут, -- сообщил Голли, и Феликс приписал к этим минутам еще пару нолей.
-- Мне кажется, он никогда сюда не доберется.
Но оптимистические предчувствия Голли оказались точнее и через пять минут манжетный индикатор четко определил сход с транзитной ветки в систему Аритабора долгожданного корабля, а еще через пару минут -- его фиксацию на орбите.
-- Зайди над пятой платформой, Суф, -- попросил Голли, -- дай мост на корабль и не трогай связь, пока мы не войдем в контур.
Матлин лишь тяжело вздохнул, и в тот же момент фиолетовые сумерки прошил лифтовый лучевой цилиндр.

Суф стоял у опущенных панелей пилотского отсека в кромешной темноте, спиной к своим визитерам, и наблюдал с внешней панорамы весьма занимательную картинку. Планета Аритабор пульсировала протуберанцами ярко-розового "огня", испуская ритмические узоры, будто выстукивая марш, а магнитные волны эхом откатывались от нее и растворялись в защитном поле, чуть-чуть не долетая до внешнего контура корабля.
Реакцию Суфа можно было истолковать двояко: либо он ничего не понимает в астрофизике, либо такое явление природы ему доводится видеть далеко не каждый день.
-- Что вы натворили, бездельники? -- Суф обернулся и по бледной физиономии Матлина сразу понял, что попал в точку.
-- Альба пропал, -- сообщил Матлин и опустился на нижнюю панель, чтобы головокружение не спровоцировало включение аварийных систем протектора.
-- Что? -- переспросил Суф.
-- Неделю назад исчез с орбиты. Что произошло -- неизвестно. "Навигатор" не может обнаружить корабль, говорит, надо найти инженера, который делал транзит с этой орбиты. Ты делал?
-- Делал, -- подтвердил Суф, -- это наша орбита и отсюда один транзит -- ЦИФ. Пока еще он нигде не сорвался.
-- Маршрут чистый. В ЦИФе корабля нет.
Суф перевел взгляд на Голли.
-- Что произошло?
Голли включил запись хроники того злосчастного дня, и Суф внимательно ее просмотрел, не сдвинувшись с места.
-- После аварийных позывных связи с кораблем уже не было, -- объяснил Голли, -- не сработал даже БКМ-приемник. Болф исчез. Будто завис в ноль-фазе. Это произошло слишком быстро. То есть когда я получил аварийный вызов, корабля уже не существовало.
-- Что значит "не существовало"! -- возмутился Суф. -- Ты уверен, что погасил навигационные системы?
-- Абсолютно. Я проверил много раз, прежде чем оставить его, и подстраховался твоим автоматическим приемником, но он не успел сработать.
-- Ты уверен, что не научил мальчишку обращаться с пультом в закрытом режиме?
-- Я же не полный идиот, -- обиделся Голл, -- да он и не просил учить... Его при желании-то ничему не научишь.
Суф чуть не за шиворот подтащил Голли к краю внешней панорамы и указал на пульсирующий розовый шар:
-- Тебе известно, что это за фейерверк?
-- Нет, -- сознался Голли, -- это тогда же началось, в тот же самый день.
-- Сработала агравитационная защита планеты. Ты знал, что это аномальная зона! Сколько раз я тебе говорил -- займись агравиталистикой; сколько раз я тебя заставлял -- посмотри древние навигаторские хроники, если в нормальных схемах не можешь разобраться! Что ты мне отвечал?..
Матлин с удовольствием бы заткнул уши, чтобы не делать себя свидетелем заурядной взбучки нерадивому подмастерье. К его счастью, разговор быстро перешел на малопонятный ему язык специфических терминов, из которого время от времени можно было вычленить русскоязычные эпитеты, характерные для педагогической практики Суфа.
-- Это я им разрешил, -- вступился, наконец, Матлин за невинно избиваемого младенца, -- Альберт плохо себя чувствовал в Аритаборе, а в ЦИФ возвращаться без нас не хотел.
-- Хотел дождаться результатов стенда, -- добавил Голл, но брешь, пробитая Феликсом в сплошном потоке нравоучений, продержалась недолго. Суф махнул на него рукой, как на совершенно безнадежный случай, и снова напустился на младшего Гренса.
-- Этого нельзя было делать ни в коем случае! Запереть! Привязать! Усыпить! Ты-то мог догадаться, что это абсурд? Ты-то знал, что зона Аритабора -- не место для успокоительных прогулок по орбитам!
-- Хорошо, -- перебил его Матлин, -- ты знаешь, от чего это могло произойти?
-- Им надо задавать вопросы, -- указал Суф на розовое пятно, под которым подразумевались все аритаборские хитрецы, вместе взятые, которые наверняка знают все на свете, не говоря уже о фокусах родной зоны.
-- Раис назвал тот же термин что, и ты, "агравитационная защита планеты", но ничего не объяснил. Меня интересует, что могло случиться с Альбертом и где его искать?
-- Не знаю, -- отрезал Суф, и Матлин почувствовал, как последняя тощая надежда рухнула костями рядом с ним. Если Суф столь однозначно признается в своей несостоятельности решить проблему, значит, дела обстоят хуже некуда. -- Где твои драгоценные мадистологи? Почему бы тебе не спросить у них? Что скажет по этому поводу твой шестирукий красавец Кальтиат? Что-то я не вижу, чтобы они суетились. Я предупреждал: этот мальчишка заварит кашу, а расхлебывать будем мы с вами...
-- Не волнуйся, -- остановил его Матлин, -- Кальтиат скоро будет здесь. Твоя задача как следует проверить транзиты и... Словом, ты не хуже нас понимаешь, что корабль надо найти. Если ты не сможешь найти корабль, этого не сможет никто.
-- Это верно, -- согласился Суф и задумался. -- Ты, конечно, хотел сказать, что никто, кроме меня, не станет этим заниматься. Я проверю транзиты. Если болф существует в природе -- я найду его, а если нет...
-- По крайней мере, -- продолжил Голли, -- мы будем точно знать, что его нет.
C уф наградил последним сердитым взглядом своего ученика и погасил внешнюю панораму. Ожила подсветка отсека, и панельный диск дал разворот на пятнадцать градусов, обнажив ходовые системы. Это могло означать лишь одно: не стоит терять времени, посторонним просьба покинуть контур машины.
-- Ты отправишься со мной, -- указал он на Голли.
-- Нет, -- возразил Матлин, -- нам предстоит тяжелая работа. Без него мы не справимся.
-- Тогда убирайтесь оба и позаботьтесь о том, чтобы мне не пришлось разыскивать вас.

Болф Суфа покинул систему Аритабора раньше, чем Голли и Матлин успели вернуться под купол платформы, в самый разгар бури. "Что-то он тоже заподозрил неладное в свечении атмосферы", -- подумал Матлин и посмотрел в глаза Голлу.
-- Надо помолиться, -- предложил Голл, -- чтобы с Суфом не случилось чего...
-- Нам надо помолиться не только за Суфа. И помолиться как следует.

Глава 12

Верхние этажи подземного Аритабора оказались еще более пустынными, чем галереи, примыкающие к лаборатории. Аритабор и без того не отличался излишней суетностью бытия, но теперь, пройдя насквозь несколько уровней, Голли не встретил ни одного посредника. Будто розовая стихия действительно смела их с лица планеты и выкурила из ее недр. Он готов был предположить худшее, если бы накануне не повстречал Раиса, который детально расспросил его о делах Фрея, о его здоровье и планах на будущее, и, указав на небо, разъяснил ему, как начинающему навигатору, что "векторная аномалия" здесь случается и не представляет ни опасности, ни научного интереса. Но Голли все же решил игнорировать деликатный намек и расставил датчики на всех наружных платформах. Результат опыта не оставил сомнений -- планета сопротивлялась сильнейшей пространственно-временной аномалии, с которой практикующий навигатор встречается в среднем раз в сто лет. Но это ровным счетом ничего ему не объяснило, кроме того факта, что Аритабор столкнулся с проблемой и последствия этого столкновения, по заверениям Раиса, продлятся недолго. Ничего подробнее о характере аномалии на месте узнать было невозможно: выходить на связь из лаборатории Матлин категорически запретил. Оставалось надеяться лишь на Суфа, на здравый смысл и на то, что Альба к этому никак не причастен, а значит, есть хороший шанс отыскать его живым и невредимым.

Баю не покидал лабораторию несколько суток, а Феликс время от времени разыскивал Голли, чтобы задать ему пару нелепых вопросов:
-- Существовали ли когда-нибудь зеркала в доме Лоина Гренса? Как связаны между собой понятия "срок", "сорок", "сорокадневные поминки" и действительно ли в доме, где есть покойник, по народному обычаю принято закрывать зеркала?
Будто он, несчастный акрусианин, уже унаследовал должность главного специалиста по истории Земли, в то время как готовил себя к карьере навигатора и в стендовые лаборатории горе-мадистологов уже не стремился.
Но настал момент, когда в эти самые лаборатории он был приведен принудительно и усажен перед развернутой панорамой. Матлин занял позицию конвоира за его спиной. Луч сканера прошелся по глазам Голла и погрузил его голову в пространство едкого света.
-- Что ты делаешь? - испугался он.
-- Снимаю параметры, -- невозмутимо ответил Матлин.
На панораме сканера возникла округлая голограмма.
-- Фрей нашел способ снимать показатель А / К-коэффициента с мемо-формы. -- объяснил Баю. -- Слишком простой и удобный, чтобы я мог в него поверить... Давай-ка, навигатор, ставь точку посреди схемы и разгоняй ее от центра к периферии.
Мемо-форма младшего Гренса тускло пульсировала разноцветными точками, переливаясь и кувыркаясь в контуре сканера.
-- Это моя мема?
-- Точно, -- подтвердил Баю. - Твое виртуальное сознание. Теоретически оно может даже функционировать автономно, но Фрей еще не придумал, каким образом добиться такого эффекта. Давай-ка устроим маленькую векторную аномалию. Протестируем эту штуку на скорость.
Голли задал скоростной режим от центра к периферии и развалился в кресле.
-- Ну и...
Схема осталась неподвижной, но из разноцветной палитры пульсирующих точек выделились красные оттенки. Их пульсация замедлилась, затем остановилась. Точки росли в размерах, образуя пунцовые пятна, кое-где сливались жирными протоками...
-- Все, -- Голли зафиксировал схему. -- Пошла макроскоростная дуга. Или мне имитировать фигуры пилотажа?
-- Замерь свой показатель, -- предложил Баю. -- Красный цвет экстравертной динамики должен соответствовать креативу. Просто подсчитай процент красного.
-- Семь, -- доложил Голли и обернулся.
-- Не густо, -- вздохнул Матлин.
-- Это соответствует твоим навигаторским тестам?
-- Да. В этих пределах...
-- Теперь разгоняйся от периферии к центру. Зеленые оттенки будут соответствовать адаптиву.
Зелень засосала в себя половину схемы и заставила Фрея поволноваться за состоятельность своего изобретения.
-- Сорок три процента, -- доложил Голл. -- На тестах было примерно так же.
-- Ничего себе, -- удивился Баю, -- для позднего фактуриала недурно. И с такими-то показателями ты не можешь получить летный допуск?
-- К чему эти замеры? - не выдержал Голли.
-- Не торопись. Посмотри теперь на показатели среднестатистического землянина. - Баю вывел из архива похожую мемо-форму и разместил ее рядом со схемой Голли. - Креатив - двенадцать, адаптив - двадцать три.
-- Кого это вы измерили? - поинтересовался акрусианин и обернулся к Феликсу.
-- Ну, может быть, не совсем среднестатистического землянина...
Феликс красноречиво почесал затылок.
-- Не важно... -- ответил он. -- У землян эти два показателя, как правило, находятся в пределах равновесия. Разница не более пяти процентов.
-- А теперь посмотри на показатели Альберта.
Рядом возникла третья схема, на первый взгляд ничем не отличающаяся от двух предыдущих. Но, как только Голли попытался разогнать ее "на креатив", красная вспышка озарила панораму. Макропараметры были достигнуты мгновенно. Голли в ужасе отпрянул от пульта.
-- Что это?
-- Сто процентов, -- подтвердил Баю.
-- Это физически невозможно!
-- Попробуй еще раз.
И второй раз, и третий, и десятый алое пятно расползалось до границ голографической формы, не оставляя пустого пространства.
-- А что у него с адаптацией? - спросил ошарашенный акрусианин и, не дожидаясь ответа, задал центробежный разгон.
Схема не двинулась с места.
-- Что за ерунда?
-- Интересно, -- оживился Баю, -- как навигатор выходит из ситуации, если не может сдвинуться с места при помощи стандартных команд?
Голли еще раз попробовал повторить "стандартную команду".
-- Ты видишь здесь хоть одну зеленую точку? -- занервничал Матлин. - Как ты можешь придать ускорение, если у тебя даже нет разгонной панели.
Но Голл Гренс отмахнулся от него как от среднестатистического фактуриала, не имеющего отношения к летным наукам, и подвинул к себе пульт. Матлин отошел в сторону, чтобы сгоряча не отвесить подзатыльник юному навигатору. Голли перезагрузил мему Альберта во внешнее силовое поле и сжал ее контуром. Разгон сработал принудительно, и Баю очень скоро поманил к себе Фрея.
-- Иди сюда, полюбуйся...
Едва зеленая искра проскочила по внешнему контуру, голограмма свернулась в точку и выстрелила новой ярко-алой вспышкой.
-- Не понял, -- признался Фрей.
-- Повтори для него.
Красная вспышка повторилась, словно вырвалась из сжатого пространства, и застыла в объеме первозданной мемо-формы.
-- Увеличь центральную точку, -- попросил Баю.
На панораме сканера повисло одно большое и выразительное "пятно мадисты".
-- Этого тоже не может быть, -- сделал вывод Голли и присоединился к общему молчанию, которое обещало продлиться вечность.
-- Этого не может быть точно! - повторил он, когда пауза стала невыносимой. -- Человек не может давать такие показатели.
-- У его отца, -- объяснил Матлин, -- эта штука заменяла работу обоих "коэффициентов", у Альбы она, похоже, рассчитана на удержание баланса.
-- Притом, как видишь, не в пользу адаптива, -- добавил Баю. -- Представь, что бы он натворил на Земле, если бы баланс был пропорциональным...
-- Вы хотите сказать, что он не человек?
-- Самый парадоксальный человек из всех, кого я когда-либо встречал, -- ответил Матлин, -- можно сказать, существо человеческой природы на грани...
-- На грани чего?
Феликс и Баю переглянулись. Этот импульс двух заговорщиков Голли почувствовал бы спиной в темноте как векторную аномалию, пронзившую его нормальный трезво-аналитический рассудок.
- - Этот опыт надо показать Кальтиату, -- сделал вывод Баю.
-- Нет, -- категорически возразил Феликс.
-- Боюсь, что это защита мозга, Фрей, у парня врожденная первая степень защиты мозга. Это объясняет и провалы памяти, и невосприимчивость к обучению, ни к какому внушению извне. Единственное, что я могу сказать абсолютно точно, -- такая защита за пустое место не держится. Может быть, Кальта скажет больше...
-- Кальта найдет его без нас и пристроит в заповедник призраков.
-- Альберт не призрак, -- успокоил его Баю, -- и не мадиста. И уж тем более не человек. Он существо, нашедшее способ адаптироваться в человеческой цивилизации. Вероятно, его не стоило трогать вообще... Во всяком случае, я не знаю, как обращаться с субъектом, обладающим подобной структурой. А главное, как выражаются наши посредники, для чего такая структура имеет место быть?..
-- Мадистогенная фектация, -- предположил Матлин.
-- Экспромт мадисты обычно имеет более глубокий смысл, чем нам кажется. - Баю перевел взгляд на прилипшего к креслу Голли. -- Ты хорошо помнишь, как был запрограммирован твой корабль в момент исчезновения?
-- У меня остался дубляж.
-- Прекрасно. Теперь подумай и ответь, что мог сделать человек с креативной аномалией, чтоб сбить корабль со всех транзитов и, не выходя из ноль-фазы, отчалить на нем неизвестно куда?
Голли лишь растерянно поглядел на Феликса.
-- Представить себе не могу.
-- Он мог испугаться розового свечения?
-- Он не мог его видеть. Панорама была чистой.
-- Сколько тебе понадобится времени, чтобы найти идентичный болф и восстановить на нем ту же программу?
-- Восстановить абсолютно точно, -- добавил Матлин, -- и поскорее, пока не закончилась буря.

Глава 14

Все новости в зачахшую от тоски лабораторию проникли подозрительно одновременно. Может, оттого, что Феликс так ни разу и не вышел за ее пределы, а может, оттого, что, наконец, вернулся Баю. Вернулся в присущей ему бодрости духа. К счастью, теперь настроение Баю не зависело от мелких "гуманитарных" недоразумений. Возможно, годы депрессии пошли ему на пользу, возможно, он не видел в происходящем никакой трагедии. Возможно, он просто не умел отличать плохую новость от хорошей. Новость сама по себе представляла для него ценность гораздо большую, чем ее субъективные характеристики.
-- У землян принято начинать с плохих новостей, -- намекнул ему Матлин.
-- У всех остальных принято идти по порядку, -- ответил Баю. -- Итак, нашелся болф. Тот самый. Суф обнаружил его на окраине пустоши вблизи Хаброна. Скоро он будет здесь.
Матлин осторожно развернулся к нему вместе с пультом, будто опасаясь, что хрупкое знамение может раствориться в разреженной атмосфере лаборатории.
-- Хаброна?..
-- Следующая новость: Альберта в нем нет. В соседстве с Хаброном ничего хорошего тоже нет. И, наконец, маленький Гренс давно вырос, и, если они на пару с Суфом натворят приключений, ты не должен считать себя виноватым. Это глупо.
-- Я всегда буду за него виноват, -- возразил Матлин, -- ты все равно этого не поймешь. Так что, если плохие новости закончились, переходи к отвратительным. -- Он откинулся в глубину кресла и на всякий случай добавил гравитации, чтобы достойно, не пошатнувшись, принять все, уготовленное судьбой.
-- На содействие астариан можно не рассчитывать, -- произнес Баю не без пафоса, будто он летал туда лишь за тем, чтоб получить отказ.
-- То есть как? Они сомневаются в подлинности эксперимента?
-- Ах, если бы... Они проверили все и утверждают, что стенд ошибки не допустил. Но сказали однозначно: эксперименты надо прекратить. На фактуриалах с подобной структурой эксперименты недопустимы. Что-то похожее они пытались получить искусственным путем, но попытки не оправдались, -- эти аномалии не стали посредниками между мадистологами и мадистой, зато принесли много проблем. Все выглядит так, будто они стоят двумя ногами в разных измерениях. Срыв будет опасен.
-- И что? Хаброн... Господи, это же на краю ойкумены. Такое путешествие может занять годы.
-- Структур, подобных Альберту, в естественной природе пока еще никто не находил, так что можешь принять поздравления. Но астариане опасаются. Они уверены, что мы не контролируем ситуацию...
-- Может, они знают, где его искать?
-- Наверняка знают, но они уверены: будет лучше, если Альберт не найдется вообще.
-- Это исключено.
-- Корабль не могло отшвырнуть к Хаброну просто так, -- пытался объяснить Баю.
-- Что астариане советовали тебе сделать, если один ненормальный компаньон все же решит продолжить поиск?
-- Посоветовали ему прежде всего вернуть себе контроль над происходящим, -- их сильно смущает то, что событие имело место именно в Аритаборе. Они уверены, что, если заставить посредника быть откровенным, многое можно прояснить.
-- Прояснить, -- согласился Матлин, -- конечно же, прояснить. У меня давно такое ощущение, что я выпал из самолета и лечу в океан. Я не могу остановиться для того, чтобы что-то прояснить, пойми, у меня нет для этого физической возможности. Либо я найду его, либо нет. А допрашивать посредников... не знаю, стоит ли раскрывать парашют, если все равно не умеешь плавать.

Глава 16

С появлением трехметрового Кальтиата на пилотской палубе сразу стало тесно и непривычно светло. Голли перенял привычку Суфа работать в полумраке, но от свечения двигательного кокона Кальтиата не то что навигаторам, даже Матлину некуда было спрятать глаза.
Нур-Кальтиат, запеленавшись в три слоя защитных полей, был почти невидим, абсолютно невосприимчив к суете в пилотской, вызванной его появлением, и долго не подавал признаков жизни. Только сенсорный луч, ощупывающий архивные панели, свидетельствовал о том, что на палубе все-таки мадистолог, а не рождественская елка. Нур высасывал из архива все подряд, "отплевываясь", и снова прикладывая свой "шланг" к чему попало, вплоть до, казалось бы, бессмысленных записей болтовни Голли с Альбой по дороге из ЦИФа в Аритабор. Проглотив на десерт результаты последних опытов с импульсами, он немедленно ощупал находящийся здесь же импульсный индикатор и, не найдя более ничего "съедобного", втянул щупальцу обратно. Защитные контуры один за другим свернулись и повисли тонким обручем вокруг воображаемой поясницы, а акустическая маска наконец-таки обозначила место, которое все присутствующие должны были считать лицом.
Первый же критический "взгляд" был устремлен на Матлина, который и без того готов был рухнуть от усталости и перенапряжений.
-- Что вы считаете отправной точкой события? -- спросил Кальтиат. -- Вопрос понятен?
-- Вполне, -- ответил Матлин, -- я бы назвал свернутые структуры мадисты, которые он унаследовал от отца и назначение которых в его случае я не могу объяснить. Также я не могу объяснить причины его рождения.
-- Что вы считаете отправной точкой события? -- маска Кальтиата переползла на Голли.
-- Я склоняюсь к версии самого Альберта -- это первая встреча Феликса и Латина. Других вариантов пока нет.
-- Что считаете вы... -- на этот раз маска скользнула по лысой голове Суфа и остановилась на Баю.
-- Я аналитик.
-- Проверьте свою аналитику.
-- Боюсь, для этого нет оснований.
-- Отчего же?
-- От недостатка информации. За отправную точку события можно принять что угодно. В этом вся проблема.
Когда "взгляд" Кальтиата вернулся на одну персону назад, лысины Суфа на месте не оказалось.
-- А что считают отправной точкой события мои астарианские коллеги?
-- Аритабор, -- ответил Баю, -- это единственное обстоятельство, которое помешало им сделать вывод.
-- Куда же девался навигатор? -- Кальтиат обшарил "взглядом" палубу, -- вы, -- указал он на Голли, -- можете дать точную пространственную координату места обнаружения корабля.
Голли подошел к висящей на панораме навигационной сетке, увеличил зону Хаброна, прочертил траекторию корабля и вопросительно посмотрел на Кальтиата.
-- Я уберу одно неизвестное из вашего уравнения, -- продолжил Кальтиат, -- если скажу, что координата времени исчезновения с орбиты Аритабора и появления в Хаброне -- одна и та же. Вам как навигатору это трудно себе представить -- придется поверить на слово. Теперь рассчитайте, откуда был начат пустой полет корабля.
Голли перепроверил показания приборов дрейфующего болфа, запросил астродинамические характеристики зоны и начал восстанавливать утерянную ветку маршрута. Ветка упрямо шла на Хабронские часы, колеблясь в зависимости от положения диска. За это время никто из присутствующих не осмелился сделать вдоха. На последних секундах с чудовищным ускорением корабль ударился в самую сердцевину зеркального диска. Время истекло. Схема зафиксировалась. У Матлина на несколько секунд прекратилось сердцебиение. Но Кальтиат всем своим видом демонстрировал окружающим, что событие естественно закономерно, что ничего другого он в виду не имел и предполагать не собирался.
-- Вы рассчитывали найти его за контуром ареала? -- удивился Кальтиат. -- Мне нужны от астариан все расчеты, касающиеся движения "зеркального диска", с момента его появления и вплоть до последних прогнозов.
Баю ответил жестом полного согласия и безоговорочного подчинения, переводимым разве что на язык древних хабронитов.
-- В случае, если они не контролировали какие-то параметры процесса, -- смоделируйте их с архива, а затем проверьте. В подобных расчетах ошибки недопустимы.
-- Я сделаю, -- пообещал Баю.
-- И все-таки мне нужен ваш голубоглазый навигатор. Я отправляюсь к Хаброну и не хочу рисковать жизнью молодого акрусианина. Никого из вас там быть не должно.
-- У вас есть свое мнение насчет отправной точки события? - не удержался Матлин, когда понял, что Кальтиат вот-вот исчезнет.
Кальтиат опешил и вместо того, чтобы облачаться в походную защиту, направил оголенные сенсоры на Матлина:
-- Сколько времени я наблюдаю вас, Феликс... -- Феликс только с досадой покачал головой. -- Вы меня поражаете... с каждым разом все больше. У меня складывается впечатление, что все, что я делаю в вашем проекте, я делаю только ради того, чтобы поразиться вам еще больше... Я верну то, что осталось от мальчика. Но времени в вашем распоряжении немного.

Глава 17

Возвращаясь в ЦИФ, Матлин еще питал некоторые иллюзии на благополучное развитие сюжета. Альба возвращен в заповедник Гренса с полной амнезией по поводу последних событий. Лучше нельзя было себе представить. Лишь хроническая моральная усталость, которую Матлин переносил хуже физических перегрузок, не позволяла ему предаться эйфории. Но в технопарке его встречал Ксар. А Ксар с добрыми вестями никого встречать не выходит.
-- Прежде чем увидеть его, спустись в лабораторию. Я кое-что покажу, -- сказал он. -- Кстати, устроил бы ты мне встречу с Кальтиатом.
На лабораторном столе в мутной подсветке была аккуратно разложена одежда Альбы с управляющим жилетом-биопротектором. Альба привыкал к нему дольше, чем к своему новому местожительству, не понимая, почему, задержав дыхание, он не начинает задыхаться, а при низкой температуре -- не может замерзнуть. Но, привыкнув, наотрез отказался расстаться с протектором, даже если в нем не было нужды.
Все системы жилета работали в "человеческом" режиме, одежда не имела признаков повреждения, и Матлин не мог понять причины беспокойства. Ксарес же был в абсолютном недоумении:
-- Я не могу определить срок... -- признался он, -- протектор был новым, но анализ показывает, что ему многие миллиарды лет. Или же он работал в поле антигравитанта.
-- Как Альберт?
-- Идеальное состояние организма.
-- Кальтиат остался в зоне Хаброна. Суф уже отправился за ним. Не знаю, сколько это займет времени...
-- Мне-то все равно, я могу подождать, но ты имей в виду...
-- "Анализ" не мог ошибиться?
Ксарес красноречиво поглядел на своего оппонента.
-- Сделай свой анализ. Немецкий язык знаешь хорошо?
-- Какой язык?
-- Немецкий. Ты не ослышался.
-- Откуда я могу его знать?
-- Да, -- расстроился Ксарес, -- Гренс был прав, ты любопытен только до "железа". -- Он вытащил из недр лабораторного стола антикварную книгу, одну из тех, что Суф когда-то привозил с Земли, вероятно, совершая набеги на букинистическую лавку. А так как готический шрифт его отчего-то особенно завораживал, немецких изданий в этой коллекции оказалось большинство. -- Это руководство по психиатрии, -- объяснил Ксар. -- Мне нужны твои комментарии, а еще лучше, если ты сделаешь собственный перевод.
Феликс безропотно принял книгу, но не смог перевести даже ее заголовка.
-- Меня удивляет, -- произнес он, -- почему вы все, начиная с Кальтиата и кончая ЦИФовскими лаборантами, относитесь ко всему происходящему так, будто это всего лишь упражнение для бестолкового Матлина. Будто всем, кроме меня, заранее все понятно. Какую такую связь ты увидел между возрастом протектора и симптомами шизофрении?
-- Ты не прав, -- ответил Ксар, -- а потому бери словари и отправляйся работать.
-- Ведь ты перевел бы это сто раз, пока меня ждал.
-- Я так и сделал.
-- И что?
-- Твое человечество -- ты и разбирайся.
Против такого аргумента Матлин возражать не привык. Он осторожно перелистал страницы, прикинул, сколько драгоценного времени придется на них положить, и постарался как можно быстрее смириться с неизбежным. Ибо столь же драгоценное время Ксара, отпущенное на уговоры и убеждения, к тому времени исчерпалось.
-- Сейчас я быстренько схожу к Гренсу, пока у него не пропало желание со мной откровенничать...
-- Нет, -- возразил Ксар, -- сейчас ты пойдешь читать книгу. Я лично приму у тебя экзамен по человековедению, прежде чем ты снова полезешь на гору.

"Еще один шизофреник, -- думал сердитый Матлин, топая к себе в особняк, -- уж не снюхались ли они с Гренсом во время моего отсутствия? Что-то они мне оба подозрительны. Ничего, я всем поставлю диагноз!" Он поднялся на второй этаж, смахнул со стола толстый слой пыли, разложил словари вокруг руководства по психиатрии и устроился работать.

Глава 19

Весь день в заповеднике валил снег. Затыкая промерзшие щели, в которых недавно свистели холодные ветры. Валил крупными хлопьями. Тучи висели так низко, что снежные комья, падая на землю, не успевали распутаться, и Гренс уже перестал выбираться на крышу с лопатой, а положился на милость природы и яростно кочегарил печь; таскал в дом дрова, покуда дверь не придавило снежной массой, и ворчал... то и дело, высовываясь в форточку.
-- Это ж надо ведь... Издеваются они надо мной, что ли? -- он тряс кулаком, обращая взор к небу, а затем снова устраивался у печи шебуршать головешками. И кряхтел на шатком табурете допоздна, бормоча себе под нос какие-то раннеакрусианские заклинания стихии.

Лишь к часу ночи в доме погасла последняя лампа. Что знаменовало собой торжественное возложение скрипучих костей старшего Гренса на такой же скрипучий диван. Снегопад прекратился с первым раскатом храпа, и в этот момент уровень сугроба местами добирался до оконных карнизов.
Альберт проснулся среди ночи от тихого стука в окно.
-- Эй, землянин! -- форточка распахнулась и в полумраке волчьим блеском сверкнули фиолетовые глаза Гренса-младшего. -- Землянин, ты уснул?
Альба натянул штаны, открыл окно, и в сугроб ухнулись две увесистые лыжи. Симфония храпа сменилась фатальным антрактом, и слушатели затаили дыхание. Но первые пробные аккорды разрядили атмосферу.
-- Тебе повезло, -- прошептал Голли. -- Хочешь, чтобы папаша отрубил мне голову? Гляди, как чувствовал, топор на кухне поставил. Давай-ка одевайся и вылезай. -- Он подобрал лыжи, стянул Альбу за ноги с подоконника прямо в ботинки и крепко зашнуровал их. -- На лыжах стоял когда-нибудь?
-- Ну, стоял.
-- А на горных?
Альба приподнял ногу вместе с лыжей, чтобы убедиться, что она горная, и отрицательно покачал головой. Гренс протянул ему пару перчаток и осторожно прикрыл окно.
-- Вперед! -- скомандовал он, разворачиваясь в направлении горы. -- Давай шевелись.

Темнота была настолько непривычной что, кроме белого склона, возвышающегося над озером, ничего разглядеть было невозможно.
-- На Земле не бывает такой странной темноты, -- заметил Альба, -- там небо всегда хоть чуть-чуть да светится. -- Но Голли на это замечание никак не отреагировал. По мере восхождения склон, казалось, проваливался вниз, черное небо застилало собой все. На подъеме же снега было меньше, и Альба перестал проваливаться в сугробы при малейшем отклонении от курса, а, напротив, приобретал уверенность, пока не начал натыкаться на торчащие из-под снега камни.
-- Куда ты меня потащил? -- спрашивал он, когда Голли в очередной раз поднимал его за шиворот и устанавливал вертикально. Но Голл лишь указывал лыжной палкой на вершину.
-- Когда начнет рассветать, ты увидишь, какая здесь красотища.
-- Я верю, что здесь красотища. Для этого не стоит тянуть меня на гору.
Голл лишь сердито сверкал глазами. "Стоит, -- думал Альба, -- особенно если с той стороны обрыв. Красиво же я буду лететь с него вверх тормашками. А может, просто отлупит и простит? Что он ко мне прицепился?"
Но холм оказался пологим со всех сторон. За ним тянулась новая череда горных выступов. "Чего доброго, он потащит меня дальше, -- испугался Альба, -- может, у поздних акрусиан свои методы разборки? К примеру, уморить обидчика долгим лыжным походом..." Но Голл остановился на вершине холма и обернулся.
-- Катиться будешь не прямо вниз, а слегка под углом, -- сказал он, -- я раскатал спуск вон до той полянки. Дальше не надо. Тормозить будешь так, -- он отставил пятку лыжи, -- понятно? А не палками и не задницей. И не приседай, а как почувствуешь скорость -- как можно больше наклоняйся вперед, ложись на воздух.
Кое-как Альба доехал до полянки, следом мимо него со свистом пронесся Голли и эффектно затормозил.
-- Не расставляй так широко лыжи. Я же говорил, наклоняйся вперед.
-- Что ты от меня хочешь?
Голли подъехал к нему поближе.
-- Видишь дерево? -- указал он вниз. -- Я хочу, чтоб до рассвета на этой трассе были утоптаны все сугробы. Поставим флажки -- отличный спуск получится.
-- Я не об этом.
-- Так о чем?
-- Ты здорово обиделся на меня?
-- Я? На тебя? Да я никогда в жизни на землян не обижаюсь. Это не в моих правилах. Давай же, поехали. -- Он оттолкнулся палками, взлетел на небольшой трамплин и устремился вниз. А Альба, последовав за ним, немедленно шлепнулся и всю дорогу прополз на карачках, волоча за собой отстегнувшуюся лыжу, пока Голли не пристегнул ее на место.
-- Здорово, правда?
-- Здорово, -- согласился Альба, отплевываясь и вытряхивая снег из-за пазухи. -- А Феликс очень на меня обиделся?
-- Слушай, -- рассердился Голли и толкнул его в сугроб, -- я зачем тебя из дома вытащил под страхом отрубленной головы? На лыжах кататься или выслушивать твои глупые извинения? Ты сам просился на лыжи. Какое мне дело, обидел ты Феликса или нет?
-- Твой корабль нашелся?
-- Конечно.
-- И где он был?
-- А это уже не твое дело.
-- Нет, мое, -- заявил Альба, выбираясь из сугроба.
-- Нет, не твое, -- ответил Голл и толкнул его обратно. -- Тебе нравится снег? Это я для тебя его насыпал. Могу насыпать еще.
-- Мне хватит.
-- Не хватит. Надо будет следы возле дома накрыть, а то еще и тебе влетит...
-- Послушай, -- остановил его Альба и сделал новую попытку выбраться из сугроба, -- у меня серьезные проблемы с Феликсом. Не могу с ним говорить. Просто не знаю, что делать. Еще хуже, чем с дядей Ло. Они ведь земляне... Я не могу...
-- Что не можешь?
-- Говорить с ним на такие темы...
-- Какие такие темы?
-- С тобой еще можно было бы попробовать...
-- Разве с тобой можно разговаривать по-человечески на какие-нибудь темы?
-- Я не знаю, отчего так все получилось...
-- Отчего ты угнал мой корабль? Я знаю, так что не напрягайся извинениями, побереги их для своих землян.
-- В самом деле? -- Альба растерялся от неожиданности. -- Ты мне расскажешь.
-- Даже не подумаю.
-- Тьфу ты, -- разозлился Альба.
Голли недвусмысленно усмехнулся.
-- Будешь молотить языком -- будешь сам учиться кататься...
-- Это потому, что я много лишнего тебе тогда наговорил?
-- Не знаю, что ты называешь лишним. Я все услышал, простил и забыл. А теперь давай делать спуск.
-- На черта мне твой спуск!!!
-- Учись, головастик. Без лыж ты здесь от тоски зачахнешь. Туда тебе нельзя -- сюда тебе нельзя. Приставать с вопросами к тебе тоже нельзя. На двух ногах устоять и то не можешь. Книжки тебя не интересуют, начнешь тебя наукам обучать -- ты тут же готовый дебил. Если я не научу тебя получать удовольствие -- чем ты будешь здесь заниматься?
-- Пойдем наверх, -- махнул рукой Альба и двинулся к вершине холма. -- Идем, идем. Теперь я тебе кое-что покажу.

Когда они вновь достигли вершины, небо начинало светлеть, и из расщелины дальних холмов едва проклюнулся первый желтоватый лучик. Альба уселся на снег, распахнул куртку и сосредоточился.
-- Сейчас, подожди. Дождемся твоей красотищи.
-- Ну, -- Голл воткнул палки в сугроб и завис над ним в форме вопросительного знака.
-- Я же сказал, сейчас. Имей терпение. Позволь хотя бы солнцу взойти.
Когда верхний краешек павильонного светила, наконец, приподнялся над линией холмистого горизонта, Альба решительно встал и огляделся вокруг.
-- Смотри. Лучше смотри. Видишь этот белый склон? Голубое небо. Лысые елочки, дом на берегу озера видишь? Смотри. Может, это единственный и последний раз. Может, кроме тебя, этого никто никогда не увидит, потому что всего этого на самом деле нет. Не существует! -- Альба широко развел руками и закричал. -- Ни-че-го!!! Ничего этого не-е-ет!!! -- Эхо едва слышно откликнулось ему.
-- Кричи, кричи, -- посочувствовал ему Голл, -- ни один лабораторный приемник здесь не работает.
-- Это точно? -- обрадовался Альба.
-- Точнее не бывает. Я сам их снял.
-- Ах, так? Ну, гляди, -- он набрал в легкие воздуха и сложил рупором ладони. -- Я самая страшная мадиста!!!
-- Ха, ха-ха, ха-ха! -- ответило ему эхо.
-- Ну-ка, еще раз...
-- Самая страшная мадиста!!! -- прокричал Альба еще громче.
-- А теперь погляди, что ты натворил, -- толкнул его Гренс, -- нет, ты не вверх... какой хитрый, ты вниз гляди.
В черном окошке домика у подножья горы зажегся свет. Дверь приоткрылась от страшного пинка и намертво воткнулась в сугроб. На пороге появилась фигурка разбуженного человечка. Маленькая, словно игрушечка из театра лилипутов, однако намерения этой игрушечки никак не увязывались с ее игрушечными размерами. Об этом свидетельствовали взлохмаченная борода и растопыренные на морозе пижамные подштанники, которым в столь ранний час самое место в теплой постели. В правой руке игрушечного человечка находился предмет, также мало похожий на игрушку. Скорее всего, это был ремень с массивной бляхой, хотя, с другой стороны, не исключено, что и начищенный до блеска топор.
Фигурка оглядела окрестности и, заприметив на вершине холма двух горнолыжников, решительно выдвинулась им навстречу, утопая по пояс в снегу, но решительности от этого не теряя.
-- Сначала он тебе объяснит, -- сказал Голли, -- кто здесь самая страшная мадиста. А потом мы с тобой вернемся к разговору о несуществующих мирах. Если, конечно, не передумаешь.

Глава 21

-- Ты соображаешь что говоришь? -- возмутился Баю. -- Аритаборская мадистология?
-- Она самая, -- подтвердил Матлин, -- и еще одна потрясающая новость: сюда заявился Раис и предложил помощь, если мы захотим восстановить лабораторию.
Баю от удивления не знал что сказать.
-- Поблагодарил его?
-- Еще как. А заодно выяснил, что он не хочет, чтобы мы обосновались вне пределов Аритабора.
-- Ну и дела! -- воскликнул Баю. -- Ему нужна не лаборатория. Ему нужны мы. А зачем, ты не спросил? Аритаборская мадистология... Вздор! Фантазия твоей программы. Этого не может быть. Какие-нибудь наводки?..
-- Ни единой: "ищи в закрытых архивах, должна быть", вот и все.
-- Неужели твоя игрушка что-то зацепила? -- с досадой произнес Баю.
-- Не преувеличивай возможности моих игрушек.
-- Несомненно, зацепила... Сама бы она до такого бреда не додумалась. Собирайся немедленно. Ты отправляешься со мной.
-- Куда?
-- Я нашел то, что тебе надо. Прекрасная планета. С чистыми озерами, зелеными берегами. Ты отдохнешь, подышишь озоном и перестанешь изобретать бредовые проекты.
-- А ты? Твои легкие... -- беспокоился Матлин, пока Баю уводил его дальними галереями к лифтоприемникам "шхуны", -- они не сгорят от озона? Нам с тобой нельзя отдыхать на одном курорте.
Но Баю молчал, как партизан, до того самого момента, пока обе его ноги не ступили на палубу бонтуанского корабля.
-- Очнись. Я, кажется, знаю, что это за "закрытые архивы". Если аритаборская мадистология действительно существует -- она найдется.
-- Ты сможешь ее вытащить???
-- При том условии, что ты сделаешь еще одну поисковую программу на манер своего "детектива", но только после того как мы выйдем из системы Аритабора. А теперь отдыхай. И еще... -- Баю растерянно огляделся по сторонам, -- похоже, мы здесь одни. Ты представляешь себе, как управлять этой посудиной?
-- Если ты покажешь, где управляющий отсек, попробуем разобраться, -- неуверенно произнес Матлин.
-- Не поверишь. Полжизни здесь прожил, а где управляющий отсек, не знаю. Не удивлюсь, если его вообще здесь нет.
-- Можно воспользоваться моим ЦИФовским болфом.
-- Нет, ты все-таки безнадежный фактуриал, -- огорчился Баю. -- Вопрос не в том, чтобы смотаться отсюда, а в том, чтобы сделать это незаметно. Придумай, как найти Суфа. У вас же есть позывной...
-- Это бесполезно... пытаться обмануть Раиса.
-- Я не то что пытаюсь, -- признался Баю, -- я все еще надеюсь, что он здесь ни при чем.

Глава 23

Когда заполночь в заповеднике ударил крепкий морозец, старший Гренс натолкал полную топку дров и улегся спать, накрывшись тремя одеялами -- одно на туловище, два на голову, чтобы ничего не видеть и не слышать. Чтобы среди ночи не проснуться от холода и не наделать глупостей, из-за которых к утру может наступить глубокое раскаяние. Он также принял двойную дозу снотворной настойки, от которой случались галлюцинации, мало похожие на нормальные сновидения. И Голли, во времена ЦИФовского детства, заметив понижение уровня жидкости в сосуде, позволял себе что угодно, вплоть до полного непослушания, аккуратно списывая свои безобразные выходки на отцовский "глюк". Но отец был тоже не лыком шит и, заподозрив такое дело, выкрасил прозрачный сосуд густым слоем краски, сквозь которую не мог проникнуть даже зоркий взгляд акрусианина. На некоторое время безобразиям был положен конец. А позже за акрусианином было замечено еще одно удивительное свойство -- способность исключительно точно производить замеры уровня жидкости по весу бутылки. Акрусианское чадо было отлуплено, а запретный сосуд навсегда перекочевал в недра отцовской библиотеки, и все доступы к нему были отрезаны.
Вспоминая эти милые подробности своей родительской педагогики, Гренс не на шутку испугался, не перебрал ли он на этот раз, не померещатся ли ему всадники на вершине холма раньше, чем они действительно там появятся? Но сон вскоре настиг его, и с первыми раскатами храпа все в доме успокоилось, даже огонь в печи зашуршал на порядок тише.

Услышав, как Голли пробирается вдоль стены к окну спальни, Альба вскочил с кровати и распахнул форточку:
-- Ты меня бросил, да? Я уже думал, что ты меня бросил...
-- Молчи и одевайся, -- ответил Голл, -- сегодня будет хорошо скользить. -- И осторожно направился к дырке в стене сарая, в котором Гренс-папа запирал на ночь горные лыжи аж на целых два замка, а к ботинкам для страховки еще и привязывал шнур от горластого колокольчика входной двери. Но Голли всегда в своем ботинке оставлял ножницы, и вскоре оба лыжника были в полной готовности совершить восхождение.
-- Спустимся разок с той стороны горы, -- предложил Альба, -- я без тебя не рискнул.
-- Там ямы, ты же не видишь в темноте...
-- У меня все получается. Даже змейкой до самого озера.
-- Сначала я посмотрю твою технику, -- недоверчиво ответил Голл. Но, дойдя до вершины, он не поверил глазам -- она была отполирована до блеска и сияла лучше, чем корочка льда у проруби. -- Ты не знал, чем себя занять в мое отсутствие?
-- Я волновался. Если б ты не вернулся -- не знаю, что было бы со мной.
-- С чего ты взял, что я мог не вернуться?
Альба виновато опустил глаза.
-- Придумал бы себе нового Голла Гренса.
-- Нет, -- ответил он, -- количество Голлов Гренсов проблемы не решит. Если ты не поможешь...
-- Слушаю тебя, -- Голли принял позу, которой Раис обычно встречал своих бестолковых учеников, -- я весь во внимании.
-- Ты должен рассказать мне все. Где ты был?
-- Искал Феликса.
-- Где был Феликс? Ты работаешь на него?
-- На него все работают, даже если не хотят. Он имеет дар убеждения, который действует на всех.
-- Меня это не интересует, -- Альба уселся рядом с ним, -- только, пожалуйста, не обманывай, а рассказывай все по порядку.
-- Ты молодец, что не стал морочить голову Феликсу отсутствием реального мира. Он мог подвергнуть тебя методам аритаборского убеждения, а это не самый гуманный метод.
-- Это как?
-- Сколько бы у тебя ни было доказательств своей правоты -- у него всегда будет на одно доказательство больше.
-- Я так не играю! -- воскликнул Альба. -- Я не верю в то, что можно доказать абсурд!
-- Какой абсурд? -- удивился Голл. -- Эти лысые елочки у подножья холма? Небо? Озеро? В чем ты хочешь меня убедить? Если ты не способен поменять картинку -- значит, это не просто фантазия.
-- В том-то все и дело, -- согласился Альба, -- если я не способен поменять картинку, значит, фантазия -- это я. Значит, меня не существует.
-- Вздор!
-- Если я ее уничтожу, то вместе с тобой. Кто мне тогда поможет? Не знаю, что происходит. Я сам себя начинаю бояться.
-- С этого и надо начинать, -- невозмутимо ответил Голл, -- с того, что происходит с тобой. Так что вопросы буду задавать я, а ты не вздумай обманывать.
Альба покорно кивнул и закрыл лицо перчаткой, чтобы не провоцировать лишних вопросов: отчего у землян слезятся глаза на морозе и не опасно ли это для их худосочных организмов.
-- Давай начнем с Земли, -- предложил Голл.
-- Поздно. Ее уже нет, -- ответил Альберт.
-- Это ты ее уничтожил?
-- Я.
-- За что?
-- Я такое наворотил, -- Альба хлопнул себя ладонью по лбу, -- совсем запутался. Мне надо было выбраться из этого кошмара, чтобы поглядеть со стороны. Если б ты знал, как я устал от нее. Если б я знал, что без нее запутаюсь еще больше...
-- Для этого ты придумал и нарисовал Феликса?
Альба кивнул.
-- И заставил его забрать тебя с планеты?
-- Да.
-- Допустим, -- согласился Голли, -- но зачем ты придумал Ареал, если даже с Землей не мог справиться?
-- Это было глупо.
-- Это я уже понял.
-- А что мне оставалось делать, если даже воспоминания о Земле дяди Ло и те лучше, чем сама Земля. Мне надо было понять, каким образом я запорол хорошую идею...
-- И как... понял?
-- Ничего не понял. Я поглядел на вас и позабыл обо всем на свете. Вы получились такими правдоподобными: на непонятных языках со мной говорите, непонятные науки мне объясняете. Мне не следовало расслабляться и доверять вам, а я сделал это, сделал. -- Альба стукнул кулаком по утоптанному снегу, в точности скопировав манеру дядюшки Ло колотить по столу, если в доме что-то происходит не по его правилам. -- Я, дурак, рассчитывал, что вы мне все объясните, а теперь посмотри, во что превратился... Сижу на снегу и отвечаю на вопросы.
-- Так вы с Ксаресом коллеги! Тебе его портрет надо было рисовать. При чем здесь Феликс?
-- Я так и хотел... но ты подумай, куда мне его повесить? Вся больница разбежится со страху. Феликс хотя бы на человека похож.
-- Вот как? Тогда чего ж ты пристаешь ко мне, а не к Ксару?
-- Поздно. Это надо было сделать сразу. Я же спрашивал, чему он тебя учил? Ты что делал? Отворачивался... прятал глаза. А я доверял тебе, доверял.. .
-- Я ведь не знал, что ты за фрукт!
-- Теперь знаешь.
-- Ничего я о тебе не знаю. Не знаю даже, зачем ты бил зеркала в доме своей матери.
Альба размазал слезы по щекам и надулся.
-- Хорошее зеркало -- битое зеркало.
-- Оно не отражает твою персону во всем великолепии?
-- Отчего же? Я не вампир какой-нибудь и не привидение, -- он обиженно поглядел на Голли. -- Тебя раздражают "магнитные пузыри" в пилотском отсеке? Ты кидаешься их гасить. Почему меня не могут раздражать зеркала?
-- Расскажи мне, что означают "зеркальные видения", от которых Феликс сошел с ума?
-- Он не поймет, -- вздохнул Альба, -- пусть думает, не мешай ему. Если он прав, меня и вовсе никогда не существовало, а вас всех и подавно.
-- Очень интересно.
-- Объяснить? Не понимаешь? -- Глаза Голли засветились еще ярче, он даже заерзал от нетерпения. -- Ну что ты на меня уставился? Ты и есть мое "зеркальное видение". Все, что находится здесь, -- Альба красноречиво поднес указательный палец к своему виску, -- моментально отражается. Ты мне объяснял, что такое пространство, а что такое "моментально", не понимаешь.
-- Здесь? -- переспросил Голл и указал на свою голову.
-- Ну ты дурак! -- возмутился Альба и еще раз покрутил пальцем у виска. -- Вот здесь вот, вот здесь... О чем мы с тобой только что говорили?
-- Я так не играю.
-- Правильно, потому что играю я.
-- Ну, так объясни. Я все могу понять, кроме того, чем набита твоя голова.
-- Ты знаешь скорости больше, чем скорость света?
-- Конечно. Скорости коротонных импульсов, например, но...
-- А еще больше?
-- Нет, так не пойдет. Ты много чего должен знать, прежде чем задавать такие вопросы.
-- С тобой разговаривать еще труднее, чем с Феликсом, -- расстроился Альба. -- Я не знаю и знать не хочу, каким образом болф идет по транзиту. Я только знаю, что две недели, и все! Больше не выдержу. А как он там разгоняется и тормозит -- не мое дело. Дело вот в чем. Смотри сюда: вон елочка торчит из-под снега. В Акрусе, предположим, из-под такого же снега торчит такая же елочка. Мои зеркальные проекции действуют моментально и не разгоняются по транзитам.
-- Ты мне объясняешь азбуку теории макролоргических скоростей, -- обрадовался Голли. -- Ну ты даешь! -- он процарапал в снежной корке две дырочки. -- Если здесь Земля, а здесь ЦИФ -- между ними будет пространство для скорости, но если принять эти две планеты за одну величину, -- Голли обвел их единым кругом, -- скорость будет в диапазоне ноля.
-- Вот именно, -- согласился Альба, -- и еще раз похлопал себя по лбу, -- вот она, единая величина! Я рад, что ты наконец-таки понял.
Но Голли, вместо того чтобы разделить его радость, растерянно огляделся по сторонам.
-- Ну артист. Ты был самым мощным дебилом в своей школе?
-- Да, -- ответил Альба.
-- Как я понимаю твоих учителей... Могу представить, что тебе стоило осилить таблицу умножения.
Альба лишь стиснул зубы от злости и отвернулся.
-- Перед ними ты тоже оправдывался своими видениями... субтропическими?..
-- Может быть, мой суп и тропический, -- огрызнулся он, -- только, кроме тебя, о нем никто знать не должен.
-- Землянам не случалось доводить тебя до приступов откровения?
-- При чем здесь откровения? На Земле я знал, как заменить одну зеркальную проекцию на другую.
-- Так чего ж ты сопли распустил? Вдруг и здесь получится? Рискни... под мою ответственность.
-- Я никогда не рискую.
-- Ты не соображаешь, что натворил? Запутался? Слишком крутой для тебя размах получился? А может, все-таки боишься, что не получится? Ну, отвечай же, чего молчишь? -- Голли потряс Альбу за плечо, но ни единого звука из него не вытряс. -- Зеркала отказали?
Альба упрямо молчал.
-- Какое несчастье. Картинку заклинило. Никак не поменять. А знаешь почему? Потому что это не твоя картинка. Потому что ты, наконец, начал соображать, что в твой "тропический суп" попало нечто инородное...
-- Да! -- крикнул Альба.
-- Где это произошло в первый раз? В Аритаборе?
-- Да.
-- И что ты предпринял?
-- Ты знаешь.
-- Ну говори же!
-- Ты помнишь, с каким трудом я уговорил тебя отпустить меня на корабль. Будь мы в другом месте -- и стараться не надо. Ты бы сам предложил.
-- Дальше что?
-- То самое...
-- Ты уничтожил все и начал восстанавливать заново?
-- Вот именно. Только так, чтобы Аритабор был от меня подальше.
-- Почему? Разве тебе не интересно было узнать, что случилось в твоей голове? Или это все-таки не в твоей голове дело?..
-- А ты бы, -- перебил его Альба, -- рискнул вскрывать череп, если бы заподозрил у себя опухоль мозга?
-- Да, рискнул бы.
-- А у тебя вообще-то есть мозги?
-- Я не такой трус, как ты.
-- Ты рискуешь только своей безмозглой башкой, а я -- всем, абсолютно всем...
-- Тем более ты не должен быть трусом. Подумай и ответь мне, что такое Аритабор? Если ты не сможешь ответить на этот вопрос, на него никто никогда не ответит. Ну же, я прошу тебя!
-- Я хочу домой, -- ответил Альба. -- Я замерз. Пришли кататься, а сидим тут как дураки. -- Он поднялся и покатился вниз. Голли пулей сорвался за ним, но настиг беглеца не сразу. Беглец вовсе недурно стоял на лыжах, и Голли пришлось проявить чудеса ловкости, чтобы заставить его затормозить на середине склона.
-- Что ты сказал?
-- Ничего.
-- Ты сказал: "Я хочу домой".
-- Послушай, отцепись...
-- Почему ты это сказал?
-- Потому что я хочу...
-- Ты это сказал, когда я спросил тебя об Аритаборе...
-- Какая разница? Я давно об этом думал.
-- Думал... а сказал только сейчас...
-- Отстань.
-- Где твой дом?
-- Что ты имеешь в виду?
-- Ты сказал, что хочешь домой. Куда? На Землю? В ЦИФ?
-- Ты, придурок, пусти меня.
-- Так куда ты хочешь, скажи еще раз?
-- Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое!
-- Ты хочешь, чтобы я тебе помог ?
Альба хотел лишь одного: как следует заехать лыжной палкой ему по шее. Но Голли, предупредив коварные намерения, схватил его в охапку и прижал к себе как разыгравшегося ребенка.
-- Ах ты, детеныш мадисты, бедный маленький малыш, -- вздохнул он и держал драчуна, пока тот не разрыдался у него на плече, -- представляю, каково тебе было...
-- Я, наверно, сейчас скажу еще одну глупость, -- прохлюпал Альба и был аккуратно усажен на снег.
-- Скажи. Дядя Голли здесь как раз для того, чтобы слушать глупости. Дай-ка я вытру тебе нос. -- Но Альба увернулся, подтянул под себя колени и стал старательно выковыривать пальцем снег, застрявший в креплении ботинка.
-- Либо мы сможем что-то сделать с моим, как ты выражаешься, тропическим супом. Либо он меня съест.
-- Объясни, -- склонился над ним Голли, -- что я могу для тебя сделать? Я, твоя галлюцинация?
-- Как я могу объяснить, если ты не желаешь понимать мой язык? Скажи тебе, что такое Аритабор, -- ты опять начнешь орать, что я дебил и ничего не понимаю в "диапазонах ноля".
-- Честное слово... клянусь! Хочешь, встану перед тобой на колени. -- Но Голли незачем было становиться на колени, поскольку он и так на них стоял. Ему незачем было устраивать сеансы гипноза, поскольку весь его сегодняшний гипнотический потенциал был уже бездарно растрачен. Ему разве что оставалось биться челом об снег, -- отец рассказывал, что этот прием на российских царей когда-то действовал, а Альберт, поди, возомнил себя не меньше чем вселенским владыкой. И все же, признание из него следовало достать. Ради этого Голли пошел бы на все, если бы не услышал от него, наконец, первое сказанное за сегодняшний день сокровенное слово:
-- Я не знаю, что такое Аритабор.
-- Подумай.
-- Честное слово, не знаю. Если б знал, разве б я тебя мучил?
Голли уселся рядом с ним.
-- Хорошо. Я не прошу тебя отвечать. Постарайся просто передать мне свои ощущения. Сделай на меня одну маленькую проекцию своих аритаборских впечатлений, и мы будем разговаривать на одном языке.
-- Не буду, -- испугался Альба, -- это убьет тебя.
- - Может быть, на словах попробуем...
-- Может быть... что-то фальшивит внутри, как будто... потеряна точка гармонии. Если я потеряю гармонию -- я погиб. -- Он упал лицом в снег и молчал, пока Голли не приподнял его за плечи.
-- Эй, профессор, ты так и будешь искать гармонию носом в снегу?
-- Я думаю, -- пробурчал Альба, -- и тебе советую делать то же самое.
-- Ты отморозишь себе нос и будешь пугаться не только зеркал, но и воды в умывальнике...
-- Отстань, -- рассердился Альба, -- при чем здесь мой нос, если я сам скоро буду здесь ни при чем. Придумай что-нибудь, Голл Гренс, кроме тебя, мне все равно просить некого.
-- Ты переоцениваешь способности своих галлюцинаций, Альберт. В другой раз, создавая себе спасителя, старайся как следует. А я пока еще чувство реальности не утратил и представляю себе предел своих возможностей.
-- Что ты можешь знать о своих возможностях? Ты думаешь, насыпал снега на горку и это предел?
-- А что сделал ты, для того чтобы убедить меня? Ты ведь даже снега на горку насыпать не способен...
Рассерженный Альберт поднялся над сугробом с выражением лица, с которым обычно выходят на ринг боксеры, желая парализовать своего противника взглядом, прежде чем дело дойдет до кулаков.
-- Зачем!!! -- закричал он. -- Здесь его и так навалом! Или я должен...
-- Или убери его вообще и не ори, я прекрасно слышу.
-- Снег!!! -- закричал Альба еще громче. -- Убрать???
-- Да, -- обрадовался Голли, -- тебе же это ничего не стоит. А мне работы меньше. Давай-ка сделай так, чтобы к рассвету его здесь не было.
- - Ты это серьезно?
-- Вполне.
-- Хорошо. Господи, с каким же дураком я связался...
-- Это почему?..
-- Потому что... давай-ка спускаться вниз, а то по траве придется топать. -- Он засуетился, подбирая свои лыжные палки. -- Конечно, я должен был догадаться, что ты не найдешь в себе мудрости поверить мне на слово.
-- Не найду в себе чувства юмора, ты хотел сказать?
-- Какой же ты все-таки...
-- Но мы ведь искали тебя... Беспокоились, переживали, -- он попытался поддержать Альбу за локоть, пока тот поправлял крепления, но Альба демонстративно повернулся спиной.
-- Конечно, -- согласился он, -- куда вы без меня...
-- Предположим, -- злился Голл, спускаясь за ним вслед на Гренсову полянку, -- слушай, ты хочешь заставить меня поверить во что? Что моя жизнь -- всего лишь твоя прихоть? Что все это в любой момент может прекратиться?
Альба остановился так резко, что Голли чуть не сбил его с ног.
-- Ты любишь дядю Ло? Любишь Феликса и Суфа? Кого ты еще любишь? Неужели так сложно понять -- вы нужны мне больше, чем я сам себе нужен. Без вас я ничто.
-- Знаешь, -- улыбнулся Голл, -- когда-то давно отец старался мне объяснить, что такое Бог, а я не понимал. И тогда он сказал: "Это оттого, что еще не пришло твое время понять. Когда-нибудь придет..."
-- Бога нет, -- рассердился Альба.
-- Потому что ты его не придумал?
-- Я придумал его в детстве, когда не мог без него обойтись. А теперь не знаю, как от него избавиться.

Голли отчего-то почувствовал себя неловко. То ли оттого, что он допустил бестактность, то ли оттого, что бестактность была допущена по отношению к нему, -- для осмысления этого момента он вынужден был взять тайм-аут и так крепко задумался, что вспотел, начал стаскивать с себя куртку. Но только тогда заметил, как среди ночи посветлело небо. Склон холма темнел на глазах, и оставшиеся на нем белесые островки уже сочились струями в низину, а лыжные ботинки по самые щиколотки проваливались в мокрую снежную кашу.
Он с хлюпом выдернул лыжу и остался стоять, как цапля, на одной ноге, ощущая на себе удивленный взгляд Альбы.
-- Что такое? Ты сам просил.
-- Я, конечно, много чего могу понять, -- ответил он, -- но не все сразу. -- И, не попрощавшись с великим творцом видений, побрел пешком в направлении сарая. -- Ложись спать, завтра поговорим.

Глава 24

Ранним утром Голли как ошпаренный примчался на метеопульт ЦИФа и обнаружил там полусонного Феликса с книгой на коленях.
-- Что ты здесь делаешь? -- удивился Голл.
Феликс поглядел на него воспаленными от бессонницы глазами так, как если б это был не Голл, а сорвавшийся в пропасть рогатый йогурт.
-- Дежурю, -- пояснил он. -- В чем проблема? Мы же договорились хотя бы изредка контролировать метеопульт. Или мы не собираемся наводить порядок в заповеднике?
-- На моем ярусе растаял снег!
-- Правильно, -- согласился Матлин, -- конец лета по старому календарю. Или мы составляем новые календари? Отец возмущался, и я решил, что хватит его морозить.
Голли от изумления застыл на месте.
-- Когда ты отключил "холодильник"? Сколько часов назад?
-- Да что случилось, в конце концов? Гренс лося завалил? Не знает, где хранить тушу? -- удивился Феликс. -- Пусть засолит. -- И опять растянулся в кресле, погружаясь в чтение.
-- Что это за книга? Дай взглянуть. -- Голли отобрал у Феликса книгу, из которой пачками посыпались прозрачные пленки, исписанные мелкими значками бонтуанских "иероглифов". -- Что за дрянь ты читаешь? Какой это язык?
-- Ах ты, растяпа, -- вздохнул Феликс, подбирая пленки.
-- Я ничего не понимаю. Что за книга? Где ты ее взял? О чем здесь написано?
-- Тебя это не касается, -- рассердился Матлин, -- отдай. -- Но Голли не собирался отдавать. -- Это психиатрия на немецком языке.
-- Как это психиатрия меня не касается? -- возмутился он. -- Можно подумать, я не живу с психами.
-- Ты ее не переведешь.
-- Баю переведет...
-- Балда ты, акрусианин. Ее человек должен переводить, а не Баю.
-- Человек? -- переспросил Голл. -- Какой еще человек? Где ты видел здесь человека? Феликс, я серьезно, отдай мне книгу.
-- Нет, -- ответил Феликс, -- только после того как закончу работу для Ксара.
-- Какую работу?
Феликс еще раз обреченно вздохнул и начал складывать стопкой пленки с переводами.
-- Ксара смутило одно обстоятельство...
-- Какое обстоятельство? -- немедленно переспросил Голл.
-- Есть заболевание, -- объяснил Матлин, -- связанное с потерей личности, когда человек то и дело подходит к зеркалу, чтобы убедиться, что это он.
-- Ну...
-- Ксара интересует, что видит в зеркалах Альберт. Если мы это узнаем... Возможно, попробуем ему помочь. На этот случай он приготовил одно зеркало, небьющееся, но я не знаю...
-- Мы никогда не узнаем, что он видит в зеркалах.
-- Если он в самом деле способен управлять своими галлюцинациями, что его в зеркалах пугает?
-- Боюсь, об этом мы тоже никогда не узнаем.
-- Я не нашел ничего похожего, -- признался Матлин, -- приходится верить Ксару на слово: у Альбы психическая аномалия на почве самого себя, но я, черт возьми, не психиатр!
-- Но ты же считаешь себя человеком... -- ответил Голли и вернул книгу.
-- Как выяснилось, этого мало.
-- Латин любил рассматривать себя в зеркалах?
-- О, да! Он мог часами собой любоваться.
-- Угу, -- Голли задумался и пошарил взглядом по панелям метеопульта, -- при этом его укачивало в самолетах...
-- Он терпеть не мог отрываться от земли. Его укачивало даже на качелях в луна-парке. У вас там что-нибудь произошло?
-- Снег растаял, -- ответил Голли, -- ничего особенного. Я думал авария... Ты предупреждай в следующий раз.
-- Садись за пульт сам, -- предложил Матлин. -- Мне двадцать три яруса сбалансировать надо. Ни глаз, ни рук не хватает. Я уже сам не помню, что у меня где растаяло, а что замерзло...
-- Расстройства личности... -- повторил Голл. -- Ты отдай мне свои переводы, когда они будут готовы. А может, этим как раз таки не человек должен заниматься, может, взгляд со стороны будет вернее?.. У меня давно складывается впечатление, что у вас, землян, что-то не в порядке с головой...
-- Что случилось? -- не понимал Матлин. -- Присядь и объясни толком.
Голли сел, но от этого растерянное состояние не уменьшилось.
-- Баю читал оркограммы, оставленные Кальтиатом? -- спросил он.
-- Читал. Ничего нового. То, что мы предполагали.
-- Ты уверен, что это устроил Раис?
-- Я уверен, что Раис знал... и хватит об этом. Все! Слышать ничего не хочу. Я отошел от дел, и если кому-то что-то мерещится -- я за галлюцинации не отвечаю. Ты лучше скажи, с Альбертом все в порядке?
-- Пока да.
-- Чем он занимается?
-- Отцом. Чем ему еще заниматься?
-- Вот и чудно. Если они так приглянулись друг другу, пусть живут. Сознание не теряет?
-- Все в порядке, -- повторил Голл, -- мы же договорились, если что случится, ты узнаешь первым.
Матлин охотно успокоился.
-- Пишет стихи?
-- Рисует... и читает папашины мемуары. Слушай, мне позарез нужен был этот снег.
-- Ради бога! -- воскликнул Матлин.
-- И с морозцем, -- добавил Голл.
-- Да сколько угодно...

Глава 26

-- Просыпайся, Рафаэль, отец уже храпит.
-- А я не сплю, -- понеслось из-под одеяла.
-- Правильно, зачем тебе спасть? Потеряешь бдительность.
-- Как же? -- удивился Альба. -- Разве я не должен отдыхать от этого кошмара?
-- Который, заметь, ты сам же устроил.
-- Это не совсем так.
-- Да, ты выспался и передумал присваивать себе миссию творца?
-- Это уже совсем не так...
-- Одевайся, сегодня я тебя выведу на чистую воду.
Альба еще кутался в одеяло и что-то бормотал насчет чистой воды, за которой не обязательно карабкаться на гору. Что приемники здесь все равно не работают и вообще ему все давно надоело. Но Голл Гренс был непоколебим и, проявив упорство, все-таки дотащил полусонного детеныша мадисты до середины холма к одиноко торчащему дереву, на ветках которого все еще болталась пара обмороженных листьев.
Под этим деревом папаша Гренс установил скамейку и в былые годы, в приступы беспросветной меланхолии, мог просиживать на ней часами. С годами скамейка основательно вросла в землю, и если бы Голли заранее не соскреб с нее снег, вообще не была бы видна.
-- Смотри, -- Гренс протянул Альбе скрюченный лист, -- помнишь, как на Земле называются такие деревья?
Альба поднес его к глазам и попытался выпрямить, но лист рассыпался на ладони.
-- Похоже на вишню, только у вишни листья короче. А красные ягодки на нем были?
-- Не важно. Твоя задача заключается в том, чтобы к утру оно покрылось хвоей.
-- Хвоей? -- удивился Альба. -- Ты до сих пор мне не веришь?
-- Верю, но если не сможешь -- признавайся сразу.
-- Смогу, -- признался Альба, -- ты начинаешь злоупотреблять моим покладистым характером. Эти дешевые трюки могут выдать тайну, о которой никто знать не должен.
-- Последний раз.. не бойся, за деревом все равно никто не наблюдает.
Они устроились на скамейке, будто в ожидании чуда, и замолчали. Но Голли распирало от нетерпения и любопытства.
-- Я тебе не мешаю?
-- Мне? -- переспросил Альба. -- Вовсе нет.
-- Ты так задумался, будто сочиняешь стихотворение.
-- Если я начну думать, сочиняя стихотворение, не свяжу и двух слов.
-- А прозу ты не пробовал сочинять?
-- Нет, -- Альба поморщился от отвращения, -- это не для меня.
-- Вот отец, допустим, прозаик. Тоже хорошее творчество. Правда, от этого он возомнил себя летописцем.
-- Правильно, -- согласился он, -- проза не похожа на творчество, отчеты... вот и все. Мне не перед кем отчитываться.
-- Феликс изучил всю твою тетрадь. Ему понравилось.
-- Я рад.
-- Он сказал, что отец прав, -- что-то есть в твоих стихах... неземное. Только он не может понять что.
-- И не поймет, -- вздохнул Альба, -- потому что стихи как раз и есть моя единственная точка соприкосновения с тем, что он называет "земным".
-- А рисунки?
-- При чем здесь рисунки? Это всего лишь способ понять, что получилось. Я ведь не могу доверять только человеческим ощущениям. Они, ты же сам знаешь, как обманывают. У меня свои органы чувств.
-- Что ты анализируешь этими органами?
-- Я же говорил, фальшь.
-- В самом деле? В белых цветах тоже может быть фальшь?
-- В цветах может быть все. Абсолютно все. Я не буду объяснять. Во-первых, ты все равно не поймешь, а во-вторых, ты ведь мне не объяснил, почему твой корабль оказался в Хаброне. Ты мне ничегошеньки не объяснил.
-- Ты ведь не хочешь понимать мой язык, а как это переводится на твой... я не знаю.
-- Знаешь. Просто считаешь меня дебилом.
-- Я считаю, что мы все поторопились, поэтому наделали глупостей...
-- Нет, нет! -- запротестовал Альба. -- Ты не должен так говорить. Я сам один во всем виноват. И не хочу переложить на вас вину, а только прошу помочь мне. Я сроду никого ни о чем не просил, но теперь это в ваших интересах. Мне надо только понять. Дальше я сам справлюсь.
-- А если не поймешь?
-- Значит, так и буду сидеть на скамейке, наблюдать, как все рушится вокруг.
-- Расскажи мне о Хаброне. Как тебе удалось из него выбраться?
-- Это не зрелищно.
-- Ты хочешь, чтобы я тебе помог? Что было с тобой в "часах", вспомни.
-- Ничего.
-- Там действительно отсутствует время-пространство?
-- Чудак акрусианин. Я же сказал, там нет ничего. Чтобы появилось время -- надо иметь точку отсчета, чтобы поставить эту точку -- надо иметь пространство. Чтобы сделать пространство -- нужно время.
-- Как же ты это делал? Откуда брал точку?
-- Из себя, откуда ж еще... если больше ничего нет.
-- Сколько раз ты это проделывал?
-- Не помню. Надо посмотреть по медицинской карте. Это не трудно. Трудно потом, когда склонится над тобой какая-нибудь рожа в чепчике и скажет: "Ой, Альбертик очнулся!" Чувствуешь себя кретином.
-- Наверно, ты сильно им надоел?
-- Они мне надоели еще больше.
-- Тебя когда-нибудь били?
-- За вранье. Вернее, когда им казалось, что я обманываю.
-- Глупо, -- возмутился Голл, -- бить мадисту за вранье -- все равно что наказывать дерево за то, что оно растет не корнями к небу.
-- Тебя так уж точно лупили чаще.
-- Это совсем другое. Меня лупили ни за что. Это зависело не от моего поведения, а от настроения отца.
-- Ты был нормальным ребенком, акрусианин?
-- Не очень-то хорошим. А ты?
-- А я никогда им не был.
-- Не был или не помнишь?
-- Сказать тебе честно? Это одно и то же.
-- Тебе не страшно с этим жить?
-- Мне страшно оттого, что я не понимаю, зачем живешь ты? Затем, чтобы дождаться момента и убраться в свою пустоту? Почему вы все существуете лишь для того, чтобы погубить себя? Зачем вы стараетесь разрушить то, что не вами создано, разрушить гармонию, для того чтобы убедиться в том, что она существует? Пока на вишне не вырастут шишки, ты не поверишь, что это вишня?
-- Лучше ты мне объясни... если Аритабор не твое творение, то чье же?
-- Того, кто хочет меня погубить. Больше я ничего о нем не знаю. Ты ведь, правда, хочешь спасти меня?
-- Альбертик! Этой цивилизации неизвестно сколько лет. В этом поединке мы обречены.
-- Нет никаких лет, поверь мне, хоть раз в жизни поверь! Время -- это то, чего всегда навалом, -- бери, сколько надо, но сделай так, чтобы эта черная дыра не засосала в себя все, что способно жить.
-- Ты соображаешь, что говоришь? Это все равно, что мне сейчас выйти с палкой против бомбы.
-- О чем мы торгуемся, Голл? Разве у нас есть выбор? Неужели безумство хуже погибели? Посмотри на Ареал. Он ведь оттого и жив до сих пор, что безумен. Других причин нет. Спроси у кого хочешь... Не доверяешь людям -- у Баю, у Ксареса спроси... Они спасаются от той же самой пустоты, в которую тебя затягивает.
-- Успокойся.
-- Разве ты не видишь, что я абсолютно спокоен!? -- закричал Альба. -- Я так рассчитывал на тебя. После Аритабора ты мне казался единственным спасением...
-- Я сделаю что смогу... Если ты успокоишься и выслушаешь.
Альба умолк на полуслове, даже стиснул зубы, чтобы больше не выронить ни единого звука.
-- Но тебе придется кое-чем пожертвовать ради этого.
-- Я готов, -- кивнул Альба, и Голли положил ему руку на плечо, будто опасаясь, что это нематериальное создание может в любой момент унестись на небеса.
-- Ты должен поверить в мой реальный мир. Убедить себя в том, что он есть. Смирись, как хочешь, даже если это будет нелегко и получится не сразу. Без этого я бессилен тебе помочь.
Альба ничего не ответил, но купол небесный не рухнул на земную твердь, из-под снега не выросли банановые пальмы. Голли представить себе не мог, о чем размышляет Альба, только почувствовал, как рука, лежащая на его плече, непроизвольно напряглась, и никакое усилие воли не могло заставить ее расслабиться. Такого свойства он прежде за собой не замечал, а потому был не на шутку озадачен.
-- Я попробую, -- согласился Альберт.
-- Вот и хорошо.
-- Я постараюсь. Так какие у тебя еще есть доказательства существования реального мира?
Не дождавшись ответа, Альба поднялся и начал медленно спускаться с холма, а рука Голли осталась висеть в воздухе, пока он с силой не прижал ее к себе и не ощутил долгожданное расслабление мышц.
"Все равно у него нос красный от мороза, -- рассуждал Голл, -- и ботинки отца на нем протекают. К тому же велики... Почему они ему велики? Ведь это не удобно. У него всего лишь аномальный креатив. Это не дает ему права возомнить себя..." -- он многозначительно развел руками, возвел взор к небесам и остолбенел. Ветка дерева ощетинилась толстой хвоей. Голли осторожно поднялся и подтянул к себе зеленую лапку, чтобы убедиться, что это не бред, но укололся и вдохнул запах сосновой смолы с привкусом красноватых плодов, которые собирал здесь на варенье каждое лето. И вместо того, чтобы пойти домой спать в сопровождении самых противоречивых видений, опустился на скамейку и просидел неподвижно до рассвета.

Глава 28

С того дня Голли уже ни на что не был способен. Ни на ремонт бани, ни на покраску табурета, ни на разъяснительные беседы с кем бы то ни было, даже с самим собой. Он снял с корабля Суфа поисковое оборудование, установил его на Перру и, как одержимый, от восхода до заката прочесывал все 23 яруса заповедника с намерением выявить хотя бы один работающий ЦИФовский "наблюдатель". Но ничего, кроме дежурных трансляторов, не обнаружил, несмотря на то, что местное оборудование изучил еще в детстве. Он был уверен, что Феликс заподозрил в его поведении неладное.
На случай абсолютно безрезультатных поисков у него было три более-менее подходящих объяснения. Первое: Феликс на пару с Альбой зачем-то решили меня разыграть; второе: Феликс совершенно самостоятельно затеял со мной играть втемную с применением неизвестных в ЦИФе технических средств наблюдения. И, наконец, третья -- не вымерли ли они там все в своих лабораторных норах? Подозрительно резко Матлин потерял интерес к персоне Альберта, слишком скоропостижно отошел от дел. Причин столь резкого поворота не понимал даже Баю. Но "наблюдателей" на ярусе Гренса не оказалось вообще. Один-единственный готовый к работе "глаз" дежурил лишь над нижним павильоном, который служил разве что местом экзотического досуга не столько землян, сколько бонтуанцев и ботришей.
Голли не верил ни приборам, ни глазам своим. Исчез даже персональный Гренсов транслятор, болтающийся над коньком крыши как аварийный огнетушитель "на всякий пожарный случай", о котором не знали разве что только Гренсовы куры и то потому, что гуляли с другой стороны сарая. Даже отец, который принципиально не терпел всю местную "инопланетятину", и тот моментально пронюхал... А пронюхав, подозрительно быстро смирился. А смирившись, немедленно применил его к делу и каждый раз, как только назревала необходимость в химическом конструкторе, имитирующем металл, пластмассу, резину, воплощался в само смирение. Он оказался не в состоянии отыскать запасы руды, поэтому, наплевав на предрассудки эмансипации, выходил во двор тогда еще ветхого шалаша, весьма театрально вздымал руки к небу и вопил: "Господи! Милости твоей взываю -- ящик гвоздей подай мне сюда, пожалуйста; еще кинжал побольше раз в пять, чем ты подал в прошлый раз; кусочек резины для новой рогатины; вообще-то, мне еще не помешает клей, но с клеем как-нибудь без тебя разберусь". На следующий день в ЦИФе кто-нибудь невзначай намекал Голли, что в лаборатории можно получить отличную сталь и наклепать гвоздей сколько угодно. Но если отцу еще раз понадобится проволока, пусть сразу говорит, какая и для чего, чтобы потом не обижался.
И не было случая, чтобы "Господь" не сжалился над страждущим и не послал ему вместе с гостинцем приглашение вступить в мирные переговоры или посетить какое-нибудь бонтуанское сборище в нижнем павильоне. Как не было случая, чтобы Гренс гневно не отверг такого предложения. Но в этот раз, случись нужда, милости Гренсу-старшему просить было негде.

Миновала неделя бесплодных скитаний, прежде чем Голл, взвесив все за и против, решил сыграть в открытую и спустился в лаборатории. Но сию же секунду понял, что его третья версия если не попала в цель, то уж, по крайней мере, была недалека от истины. Он проверил все подземные уровни, -- ни одна лаборатория не работала, все оборудование было "погашено", от Ксара и Феликса след простыл. Все, что Голли удалось обнаружить в недрах планеты, это одного-единственного лаборанта, который к тому же никакого отношения к "земной" эпопее не имел. На вопрос "где все?" он также не смог внятно ответить: вроде бы в местном технопарке случилась авария, и все отправились туда. А может, не авария, а кое-что похуже...
От этого известия, да еще от перепуганной физиономии лаборанта, Голли сделалось не по себе. Он со всех ног бросился к пока еще работавшим лифтам технопарка и вскоре уже стоял на центральном пульте, наблюдая, как Феликс Матлин на повышенных тонах выясняет отношения с диспетчером.
Диспетчер патологически недолюбливал Матлина за какие-то прошлые заслуги, которые за давностью лет обоим следовало забыть. Впрочем, у всех без исключения диспетчеров всех знакомых им технопарков была одна общая черта -- все они почему-то недолюбливали Феликса. Феликс, в свою очередь, отвечал им взаимностью, однако на повышенные тона никогда прежде не переходил. И пока они, как два диких фактуриала, вопили друг на друга, сопровождая вопли непонятной друг другу жестикуляцией, Голли ровным счетом ничего не мог понять. Все, что он смог сделать для прояснения ситуации, это вытолкать Феликса в лифт и отправить подальше, чтобы не мутил воду. С дежурными парка Голли способен был договориться лучше, чем с кем бы то ни было в этом безумном ЦИФе.
-- Зачем так волноваться? -- возмущался разгоряченный диспетчер. -- Ничего ужасного не происходит. Это нормальное распыление зоны. Ты же представляешь себе астрофизическую ситуацию? -- обратился он к Голли. -- В зоне произойдут деформации планетарных систем. Самое страшное, что нас ожидает, -- отход крайних планет. Ближние займут их орбиты, метеоритные шлейфы мы уберем, а технопарк придется перенести ближе к звезде, чтобы сохранить нашу координату в транзите. От этих неприятностей никто не застрахован. Единственное... они застали нас врасплох. Мы не успеем сделать необходимых приготовлений, чтобы удержать систему. Но технически гораздо проще перенести лаборатории в другое место. Здесь ожидается маленькая заварушка...
-- Эта "заварушка" способна изменить подсветку павильонных куполов? -- воскликнул Голли и, вместо того чтобы внести спокойствие в ситуацию, накалил ее до предела. Дежурный шарахнулся от него как от чумы. - Цвет неба, -- повторил Голл, взяв себя в руки, -- на нашем ярусе может измениться?
-- Откуда мне знать, -- мотал головой дежурный, -- это редкая аномалия. Она может изменить не только цвет неба...
-- В наших павильонах уникальная экологическая система, -- пытался оправдаться Голл, -- ее непросто будет восстановить.
-- Уникальная? -- удивился диспетчер, пятясь от взбесившегося акрусианина. -- Совсем молодая и уже уникальная. Перепрофилируетесь.
-- Наша система была рассчитана на полтора миллиарда лет без изменения планетарных структур.
-- Что ж поделать? -- соболезновал диспетчер. -- Мы все были удивлены.

Спустившись на нижние галереи парка, где обычно никто, кроме своих участников "экологической системы", не хозяйничал, Голли обнаружил того же Феликса Матлина, который на тех же повышенных тонах набрасывался на Ксара, но, заметив Голли, сразу перекинулся на него:
-- Ну и что ты об этом думаешь?
Голли не думал ни об "этом", ни о чем-либо другом. Он просто не имел в голове ни единой достойной мысли на "этот" счет.
-- Двадцать лет работы в задницу! -- выразился Матлин на чистейшем русском языке, которым в последнее время пользовался только для общения с Альбой и Гренсом.
-- Бывает намного хуже, -- успокаивал его Ксар, но на взбешенного Феликса это успокаивающее средство действовало с прямо противоположным эффектом. В этот раз он не поругался только с Суфом и то лишь потому, что Суф, прочувствовав ситуацию, вовремя испарился. Да еще разве что с Голли, потому что у Голли так и не нашлось в голове ни одной идеи даже для того, чтобы поддержать скандал. Напротив, он был целиком согласен с выводом Феликса, что все происходящее вокруг есть крайняя степень безобразия.
Голли с удовольствием сопроводил его в особняк, помог растопить камин и слегка прибраться в гостиной, чтобы этот полузаброшенный дом стал хотя бы слегка напоминать человеческое жилище, а не вместилище сплошного отчаяния.

Матлин долго сидел, уставившись на огонь, соблюдая молчание, чтобы первое же слово снова не сорвало его с тормозов, и Голли так же молча сидел рядом с ним ровно столько, сколько требовалось для полной и окончательной победы рассудка над эмоциями.
-- У отца есть кофе? -- спросил Матлин. -- Кажется, мы сажали кофейные деревья?
-- Да, -- ответил Голл, -- тебе надо?
-- Хочется вспомнить вкус. Натуральный?
-- У отца все натуральное. Он даст. Только не благодари его, не то он пожелает тебе подавиться.
Матлин улыбнулся, -- это было первое приятное событие дня. Но улыбка вскоре сменилась прежним унынием.
-- У тебя есть возможность еще раз выйти на "тест"? -- осторожно спросил Голли.
-- "Тест"? Ты считаешь, что я созрел для повторного "теста"? Ничего подобного. Это "аритаборский вирус" -- если я ничего не понимаю -- начинаю сходить с ума. "Тест" не поможет.
-- Мне поможет.
Матлин тотчас прекратил ворошить поленья и обернулся к Голли:
-- Тебе?
-- Тебя это удивляет?
-- Послушай-ка, -- он снова взялся за кочергу и отвернулся к камину, -- конечно, ты все равно не расскажешь... но я считаю, что обязан тебя предостеречь. Хотя, как знать, может, как раз у тебя все будет иначе...
-- Предостереги.
-- Я никогда не стал бы говорить об этом. Только потому, что, кроме меня, это никого не касается и не может быть интересно... Но "тест" -- не та игрушка, к которой можно прибегать при первых признаках депрессии. Скорее лишь тогда, когда нечего терять. Но сначала надо быть абсолютно уверенным в том, что терять нечего.
-- Что ты потерял?
-- Себя. Того, каким я был прежде. Ты представить себе не можешь, что мне пришлось с собой сотворить, чтобы вернуть свое прежнее ощущение жизни. Никакой эмоциональный баланс не стоил такой потери. Так что мой тебе совет: мучайся пока можешь и никогда не верь в то, что хуже не бывает. Из самого глубокого дерьма всегда можно провалиться еще глубже, -- по крайней мере, ты будешь контролировать скорость погружения, а это уже лучше, чем просто лететь вниз.
-- Ты никогда не пробовал рехнуться от своего ощущения жизни? Кто ты? Что делаешь, что происходит вокруг тебя?..
-- Боже мой! -- вздохнул Матлин. -- А от чего же я, по-твоему, рехнулся? Любой человек на это способен. Я понимаю, о каких ощущениях ты говоришь. На Земле меня спасало лишь то, что я никогда не задумывался об этом: встал на дистанцию -- надо показывать результат... Тебя поставили на дистанцию. Не надо думать, человеческое время не рассчитано на раздумья. Здесь все иначе: как только перестаешь контролировать себя и происходящее -- все остальные начинают контролировать тебя... Но, знаешь, от чего я могу рехнуться теперь? От того, что я не понимаю, что происходит... с ЦИФом. Это какое-то наваждение. Никто не хочет разобраться. Все хотят удирать: "Нормальное распыление!" Не нормальное оно! Не нормальное! Не могут нормальные процессы начинаться внезапно и идти на таких сумасшедших скоростях. У нас должна быть в запасе хотя бы сотня лет.
-- Ты еще не научился читать динамические оркограммы?
-- Нет, я еще не утратил способность предчувствовать дурное. Я боюсь за Альберта. Скажу тебе откровенно, мы переживем любой катаклизм. Папа Гренс переберется на новое место и устроится еще лучше. Ничего с ним не станет. Только Альбу сейчас трогать нельзя. Это чудо, что он выкарабкался. Кальтиат уверен, что мы имеем дело с "двойником" непонятной природы, даже Кальта не знает, "призрак" он или что-то более серьезное. Очень нетипичная ситуация, можно сказать, уникальная, но все же... Все казусы природы, подобной Хаброну, обязательно возвращаются обратно. Это зависимые субстанции, но! -- Матлин торжественно поднял вверх дымящийся конец кочерги. -- Есть одна маленькая причина для оптимизма, которую Кальтиат вынужден был признать: Альба слишком нетипичный "двойник", невероятно правдоподобный. Структура, похожая на него, через пустоши еще не проходила, и я готов на все, лишь бы надеяться, что эта участь его обойдет. Поэтому я не хочу ничего знать, видеть и слышать. Пусть будет все как есть. Мы с Баю похоронили лабораторию. Я даже простил эту дурацкую выходку Раиса и надеюсь, что за это судьба окажется ко мне благосклонна.

Глава 29

Папа Гренс проворно собрал склянки с обеденного стола и постелил чистое полотно, которое прежде использовалось для чертежей и проектов хозяйственных построек. Оно обладало свойством кухонной клеенки, с которой было удобно стирать мокрой тряпкой любую, даже самую секретную информацию. Полотно со времен большого строительства износилось, поэтому хранилось Гренсом бережно, как реликвия, и просто так на столе не раскладывалось.
-- А ну-ка, разъясни нам, бестолковым, -- потребовал он, -- да так, чтобы понятно было.
Голли обмакнул палочку губчатого стебля в бурую жидкость и вывел окружность величиной в половину скатерти так, что папа Гренс с Альбой вынуждены были убрать со стола локти.
-- Предположим, -- начал он, -- что это контур ареала.
-- Так, -- согласился Гренс.
-- Здесь, -- Голли обозначил внутри "ареала" кольцо вдвое меньшего диаметра, -- в этом поясе наибольшее количество обитаемых зон. Мы находимся где-то вот тут. -- Он поставил жирную точку на внешнем крае кольца. -- "Наша-Галактика" гораздо ближе к центру, а Акрус давным-давно вышел за пределы пояса и движется к периферии примерно вот так. -- Он изобразил было стрелочку, но тут же стер ее пальцем. -- Впрочем, это не важно.
-- Так что же?.. -- торопил папа Гренс.
-- Вот что: здесь, на самых границах ареала расположены оркариумные пустоши, подобные Хабронской. Но образуются они в самом центре, а затем -- разлетаются на больших скоростях. Представьте себе, от центра до границы средняя пустошь способна добраться за несколько десятков лет. -- Голли нарисовал букет жирных расходящихся лучей, упирающихся во внешнюю окружность и внимательно посмотрел на отца. -- Представляешь, какие изменения начнутся в нашей системе от ее приближения?
Но отец лишь потряс бородой да почесал за ухом.
-- Она идет прямо сквозь нас?
-- Очень близко.
-- Ты хочешь сказать, что по контуру ареала скоро будет одна сплошная пустошь?
-- Отец, ты когда-нибудь слышишь, что я говорю?
-- Ты сказал, что скоро мы все окажемся в оркариумной скорлупе. Именно из твоих слов это логическим образом следует. Поэтому еще раз объясняю: мне нет разницы, здесь помереть или перебраться на другое место и помереть там...
-- Что ты мелешь! -- возмутился Голл. -- Думаешь, что больше меня понимаешь в астрофизике? Думаешь, построил курятник и можешь рассуждать о природных аномалиях?
Старший Гренс поднялся было с табурета, но вовремя взял себя в руки.
-- Так объясни отцу по-человечески!
-- Я объясняю, что через год пустошь приблизится к ЦИФу на опасное расстояние. Здесь нельзя оставаться никому. У тебя есть месяц, чтобы подготовиться к переезду. Хутор разбирать не обязательно. Здесь есть технология, которая точно его воспроизведет... тебе лишь надо будет выбрать подходящее место в новом павильоне, когда он будет готов.
Гренс успел лишь крякнуть от возмущения.
-- Ладно! -- воскликнул Голли. -- Я знаю, что твой технический кругозор дальше топора не распространяется. Поэтому предлагаю другой способ: мы с Суфом пристегиваем к кораблю дополнительный грузовой сектор с кислородным наполнением и забираем все с фундаментом, до последней доски.
-- Ни за что! -- отрезал Гренс. -- И передай своей шайке, пусть даже не надеются, что им удастся выкурить меня отсюда. Вот паразиты! Думают, Гренс совсем спятил, забыл, что заповедник закрыт куполом! Ты видел его толщину? Чтобы Гренс на старости лет пустился удирать от какой-то пустоши! Альберт, скажи ему, что мы с тобой подземный бункер построим, если надо...

Альберт сидел бледный, как кусок чистого холста, натянутого на подрамник. За время великого скандала, который продолжался до поздних сумерек, он не произнес ни слова. Мимо него по кухне летали невнятно очерченные силуэты, крики под грохот опрокидывающихся табуреток и обрывки клеенки...
-- Я не уеду отсюда ни за что!!! -- вопил Гренс. -- Ты можешь убираться ко всем чертям, а я желаю увидеть долгожданный апокалипсис. Они не имеют права лишить меня этого удовольствия. Я пока еще сам волен собой распоряжаться, потому что я человек, а не синтетическая кукла! Я сейчас же отправлюсь к Феликсу и обо всем договорюсь, а ты можешь собирать свое барахло и проваливать!..
Голли даже не попытался удержать отца, когда тот, промчавшись по всему дому, подобно смерчу, пулей вылетел во двор, прихватив висевший на стене крюк для прохождения крутых подъемов и спусков... Он лишь с сожалением поглядел ему вслед.
-- Я не хотел, -- выдавил из себя Альба, когда дверь с шумом захлопнулась, -- я собирался только отвлечь их внимание.
-- Хоть ты помолчи, -- взмолился Голли.
-- Эта пустошь идет за мной. За мной же она придет и в любое другое место. Она идет быстрее, чем летит твой корабль.
-- Еще один теоретик. Ты разбираешься в этом меньше, чем отец.
Альба сверкнул на него сердитым взглядом.
-- Говорил я тебе, что перестал соображать. А теперь еще чуть было не поверил в твою дурацкую реальность. Все потому, что ты не веришь, а я, как дурак, пытаюсь перед тобой оправдаться.
-- Ах, так, -- рассердился Голл, -- не верю, да? Заставляю оправдываться. -- Он попытался ухватить Альбу за ворот, через стол, но тот увернулся и стал убегать, применяя те же приемы самообороны, которыми только что пользовался Голли, удирая от отца. Голли оказался ловчее своего родителя, и Альбе, загнанному в узкую комнату, ничего не оставалось, как выпрыгнуть в окно. Но прежде чем он попытался встать на ноги, Голли навалился сверху и перевернул его на спину.
-- Во что я должен поверить? В отсутствие пустоты, которая встала тебе поперек горла? В то, что меня нет? Ничего нет? Если б ты, паразит, наделил меня способностью в это поверить, тебе бы не кого было просить о помощи. Если ты заставишь меня теперь в это поверить -- мы погибли оба. Ты видел, как светилось небо сегодня утром? Красных облаков не бывает даже в Аритаборе. Откуда ты срисовал этот цвет? С отцовских сказок об апокалипсисе? Ты хочешь уничтожить мой мир только потому, что не понимаешь и боишься его?
Но Альба лишь тщетно пытался высвободиться из мертвой хватки соперника.
-- В какие игры ты играешь со мной? Чего ты хочешь от меня добиться? Либо ты выложишь все начистоту, либо я расскажу Феликсу, что ты действительно псих, и будешь, как миленький, заново рисовать свою Землю, а психбольница будет тебе центром Вселенной на все времена. Ты усвоил, Альберт?
Альберт продолжал молчаливо беспомощно барахтаться в снегу, не пытаясь даже треснуть по физиономии обидчика.
-- Не можешь найти для себя достойного оправдания? Если ты действительно способен что-то сделать, сделай это для своего спасения, но не смей требовать от меня веры!
-- Я это делаю не для себя, -- пропищал Альберт.
-- А для кого? Для своих фантазий? Или я все-таки не твоя фантазия?
-- Я был искренен с тобой, как последний землянин.
-- Ты врал, как последняя мадиста, -- обрушился на него Голл.
-- Мне надо уйти из ЦИФа. Если ты уверен в своей правоте, почему боишься отпустить меня? Вот увидишь, твоя пустошь пройдет мимо. Вот увидишь!
-- Катись, -- оттолкнул его Голл и повалился на снег, -- проваливай, куда хочешь.
-- Ты должен мне помочь, -- Альба неуверенно поднялся на ноги.
-- Что? Так я -- не единственная галлюцинация, которая отбилась от рук? Ты уже не в состоянии убраться самостоятельно?
-- А что будет с вами?
-- Единственное, что ты можешь сделать, -- это нажаловаться на меня дядюшке Ло. Знаешь, что я тебе скажу, как недоделанный человек недоделанному мадисте, -- все секреты твоих эффектных фокусов здесь были известны задолго до того, как ты начал корчить из себя дебила. Ты думаешь, превратил вишню в сосну и все? Самоутвердился? Даже если ты пересадишь ее корнями вверх. Даже если ты поставишь на дыбы всю Вселенную -- я и тогда тебе не поверю, потому что ты врун и трепло. Такой же врун и трепло, как твой отец.
Не устояв на ногах, Альба упал на снег и указал на голые кусты, высаженные вдоль задней стены сарая:
-- Там кто-то есть...
Метрах в двадцати от них сквозь лысые ветки действительно просматривалось нечто инородное на фоне темной стены. Голли пригляделся, но ничего не ответил. За кустами у стены сарая стоял собственной персоной дядюшка Гренс, с отрешенным безумством взирая на происходящее. И в тот момент Голли отдал бы все на свете за то, чтобы единственный раз в жизни эта неожиданная реальность оказалась галлюцинацией.

Глава 30

Дядюшка Гренс все-таки вынужден был возобновить не вовремя прерванный спуск в нижний павильон, утомительный, а главное, унизительный для своего отшельнического достоинства. Но прежде чем он осознанно решился на этот шаг, прошло немало дней, и небо заповедника на заре окрасилось в кровавый цвет, не характерный даже для его апокалиптических фантазий.
Он прошелся по поляне вокруг особняка Матлина, несколько раз прокричал "ау". Но, не дождавшись ответа, был вынужден подняться в рабочую комнату на второй этаж, где бледно-желтым эфирным свечением тлело нечто огромное, взрывоопасное, ядовитое, то, что Феликс привык называть панорамой и через которое (Гренс это знал наверняка) был выход на связь со всеми закоулками ЦИФа.
-- Але, -- прошептал он, -- я знаю, что ты меня слышишь. Выйди поговорить.
Панорама не шевельнулась, а Гренс опустился перед ней на колени и горько заплакал.

Феликса в ЦИФе как раз таки не было, но как только ему стало известно, кто сидит и плачет на полу его особняка, он примчался сей же момент, не пытаясь выяснить, что произошло, чтобы не травмировать и без того подавленного Гренса.
-- Я дождался, -- сообщил Гренс, -- когда мальчики, наконец, уснут... Я пообещал им не делать глупостей. Теперь ты мне пообещай.
Матлин кивнул в ответ, будто заранее был согласен на все.
-- Голли мне сказал, что ты надеялся... -- Гренс покряхтел, пощупал себя за бороду, почесал затылок, пока у него не сложилось впечатление, что все внимание Матлина без остатка нацелено только на следующую фразу. -- Спасибо тебе за надежду, хоть она оказалась напрасной.
-- Что с Альбой? -- испугался Матлин.
-- С Альбой? Они оба не в себе. Я затрудняюсь сказать, кто больше. Вчера мы чуть не потеряли Альберта, -- сегодня я уже опасаюсь за рассудок Голли.
-- Что? Что значит "чуть не потеряли"? Это нормальная потеря сознания или... был яркий свет, когда вы "теряли" его?
Гренс отмахнулся, дав понять, что не собирается переживать заново этот неприятный момент, а тем более выслушивать его научное объяснение.
-- Он тебе больше не достанется. Можешь забыть о нем. Голли сказал, что не даст ему просто так "покончить" с собой. Знаешь, что ответил этот мальчик? "Я не с собой собираюсь покончить, а с тем кошмаром, который меня окружает". Скажи, пожалуйста, ученый человек, этот ребенок однажды просто растворится в воздухе и больше ничего не будет?
-- Я сразу предупредил тебя, кто он, -- спокойно ответил Матлин, и это спокойствие чуть было не стоило ему скандала, -- спасло лишь полное отсутствие сил у Гренса, который не был уверен даже в том, что сможет самостоятельно подняться с пола, из красной полосы вечернего солнца.
-- Ах, Альберт, Альберт... -- бормотал он. -- Если бы я только знал, как добраться до твоего отца. Что же мы натворили...
-- Я должен увидеться с ним.
-- Зачем? -- удивился Гренс.
-- Может, я смогу сделать то, что не получилось у вас с Голли...
-- Ты хочешь отговорить его "покончить с кошмаром"?
-- Терять уже нечего.
-- Есть, -- возразил Гренс, -- еще как есть... Его добрую память о тебе. Больше ты от него ничего не получишь. Это тебе не Андрюша Короед, которого можно замучить до смерти, вытащить с того света и снова замучить. Этот мальчик, может быть, не знает, чего хочет, зато точно знает, чего не хочет. У меня сложилось впечатление, что он не хочет жить, и я его прекрасно понимаю... даже в чем-то завидую. А вообще-то... - Гренс со скрипом поднялся на ноги, -- я должен вернуться к рассвету. Единственное, что могу посоветовать тебе по старой дружбе, -- расспроси моего засранца. Как следует допроси. Чаще всего он, конечно, обманывает. Найди способ заставить его говорить правду. -- Он так же скрипя, развернулся и поковылял к лестнице.
-- Ты уверен, -- остановил его Матлин, -- что я не должен даже проститься с ним?
-- Да, -- спохватился Гренс, -- чуть не забыл! -- он вынул из кармана обрывок клеенки. -- Возьми. Это все, что он велел тебе передать. Больше вам действительно говорить не о чем.

Когда фигура Гренса растворилась в алых лучах заката за дальними аллеями, Феликс рискнул развернуть послание и прочел его в окно, распахнутое над садом. Вдумчиво и выразительно, как учили на пионерских линейках. Будто под окном стояла ликующая толпа соратников по борьбе, а не мертвая безветренная тишина.

Все можно ставить на дыбы,
Гнуть телеграфные столбы,
Тысячелетние дубы -- корнями к небу брошены...
Не гнется лишь тугая нить,
Прочнее... не с чем и сравнить,
Одна лишь линия судьбы, направленная в прошлое.

Не прочел он вслух лишь последней, самой красноречивой строки, смысл которой навсегда остался для него загадкой: "Феликсу Матлину, другу моего отца, с уважением и благодарностью посвящаю".

Еще секунду Феликс находился в стадии осмысления происходящего. Впрочем, никто не знает, чему равнялась секунда такого осмысления. Вполне возможно, что минутам, часам, но алое солнце еще не успело коснуться краешка павильонного горизонта.
-- Стой!!! -- закричал он в вечернюю тишину парка. -- Гренс, остановись! Вернись! -- но обратно вернулось лишь сонное эхо.
Феликс бросился к панораме и вывел обзор с единственного уцелевшего "глаза-наблюдателя", ушедшего под купол павильона. В красных сумерках паркового ландшафта было отчетливо видно, как крошечная фигура старого Гренса из последних сил, что есть мочи, улепетывает в направлении горы, подозрительно бодро перебирая уставшими ногами и опираясь на белую палку с крюком на конце.
-- Ксарес, -- Матлин переключился на связь с ЦИФом, -- помоги мне, родной. Я за все отвечаю. Это последний раз, когда я отвечаю за все.
Ксарес настороженно поглядел на него из темноты переходного отсека, в котором его застала связь.
-- Ты решился?
-- Еще не совсем. По дороге решусь окончательно.
Ксарес еще раз настороженно поглядел на Матлина и по-человечески кивнул.
-- Мне надо время, чтобы подготовить индикатор. Часа три.
-- Через три минуты я буду у тебя, -- ответил Матлин и вскочил в лифт.

Индикатор, который мадистологи между собой обычно называют "зеркальным", Ксар раздобыл у Кальтиата. Точнее, получил в подарок. Это приспособление, казалось бы, совершенно бесполезное для фактуролога, изначально применялось для индикации и коррекции технических биоструктур, подверженных "глюкам" переменной агравитации: разболтанные ускорители мкроскоростного диапазона, оборудование антенн, элементы конструкций, побывавшие в аномальных зонах, -- все эти "тонкие материи" в критической ситуации подвержены такой аномалии, как сдвижка временной координаты. Чтобы выявить сдвижку, точнее сказать, идентифицировать предмет, иногда используют такого рода "зеркала" для выявления возможных агравитационных отклонений в системе. Но Кальтиат нашел этому полезному изобретению применение совершенно нетрадиционное и использовал не иначе как для индикации призраков. Сам он призрака любой сложности распознавал без помощи технических средств, но если кто-нибудь сомневался в диагнозе Кальтиата -- индикатор окончательно устранял недоразумения.
Внешне аппарат был похож на гибкую раму. В раме располагался невидимый глазу экран, который в нормальном режиме обладал эффектом идеально отражающего зеркального полотна. Фактически в сбалансированном состоянии он и был идеальным отражающим полотном. И каждый "нормально сбалансированный" пользователь мог увидеть в нем реальное отражение. Но призраки, двойники, мадистогенные проявления любого характера, не обладающие крепкой агравитационной (в данном случае временной) привязкой, непременно наводили помехи. Изображение запаздывало, опережало, трансформировалось или отсутствовало вовсе, что приводило "нечисть" в неописуемую ярость, чреватую потерей контроля.
С самого начала Ксар с Кальтиатом настаивали на "зеркальном" тесте, приводя массу аргументов в защиту такого метода, но Матлин не принял ни одного и наотрез отказался от подобных экспериментов над Альбой. Несмотря на то, что оппоненты навалились со всех сторон. Он и сейчас не принял бы ничего подобного, если бы не ощущал, что время уходит...
Ксарес смог отрегулировать зеркальный контур до полной идентичности отражения, и, если возможные деформации не напугают Альбу до смерти, Матлин надеялся получить его истинную координату "бытия". Имея четкий диагноз, он готов был обращаться к кому угодно: к специалистам по агравиталистике, которые заняты такими серьезными проблемами, что вряд ли станут слушать его, адаптированного фактуриала. Он готов был идти за помощью к самой мадисте, если б только знал, куда идти. Когда-то, увидев прибор впервые, он решил испытать его на себе. По форме эта штука удивительно напомнила ему старое овальное зеркало, висевшее в прихожей московской квартиры все его детство. Но, протрезвев от воспоминаний, он увидел в нем себя пятилетним мальчишкой, отчаянно корчащим рожи, намазывающим на стекло кусок пластилина, и сказал: "Хватит. Для Альберта это будет слишком". Ксар не настаивал. Только поинтересовался, что это было у него в руках и зачем это надо намазывать на зеркало? "Ты когда-нибудь был ребенком?" -- спросил его Матлин, но ответа не получил.

Не получилось у Матлина и опередить Гренса. Когда они с Ксаром глубокой ночью вышли из лифта на соседнем ярусе заповедника, папа Гренс уже штурмовал последний подъем. Встреча состоялась у самого порога хутора.
-- Убей лучше меня! -- кинулся к Матлину Гренс. -- Сначала меня убей! Я не позволю! Не пущу! - но, увидев Ксара, резко изменил траекторию и, приведя в боевую готовность свою крючковатую палку, занял оборону у входа в дом.
Матлин снял протектор, швырнул его в грязный снег и засучил рукава.
-- Ну, давай!
Разогнавшись с порога, Гренс пошел на таран, но Матлин успел схватиться за палку и рванул ее с такой силой, что Гренс, не останавливаясь, пролетел задом до ближайшей канавы и завалился на спину. Но подниматься на ноги не спешил.
-- Убей меня, Матлин! Сейчас же убей меня! -- кричал он, захлебываясь в истерике, хватая руками комья грязи. -- Только не трогай мальчика! Я не хочу этого видеть. Сначала меня...
Матлин подошел к нему и воткнул палку крюком в землю.
-- Смерть надо заслужить. Не знаю, получится ли у тебя... -- скрип двери оборвал его на полуслове. Голли, сам на себя не похожий от усталости, вышел на порог с зажженной лампой.
-- Заходите скорей. Он без сознания.
Феликс с Ксаром вошли в дом и плотно заперли дверь на засов. Альба лежал на полу в большой комнате, раскинув в стороны руки, бледно-зеленый, покрытый испариной, в разорванной на груди сорочке, будто ему не хватало воздуха, несмотря на то, что все окна в комнате были открыты нараспашку. А Голли, поставив лампу возле его головы, аккуратно стер губкой пот сначала с лица Альбы, потом со своего лба.
-- Не знаю, что делать, -- сказал он. -- С каждым разом его труднее приводить в чувство. Это может продолжаться сутки...
-- Я, конечно, могу откачать... -- предложил Ксар.
-- Не надо, -- остановил его Матлин, -- поставь зеркало к стене и закрой простыней.
-- Что вы придумали? -- испугался Голли.
-- А ты принеси ведро холодной воды.
-- Холодной воды? -- переспросил он.
-- Или это поможет, -- пообещал Матлин, -- или я немедленно отдамся на растерзание твоему отцу. Времени нет. Мы должны попробовать. Это действительно шанс -- и для него, и для меня.
Принимая от Голли таз с водой из холодного умывальника, Феликс непременно прочел бы молитву, если бы имел хоть малейшее представление, как это делается.
-- Расстегни ему рубашку до пояса и уйди прочь.
Голли успел отскочить, но брызги достали ему до колена. Альба не шелохнулся, только чуть-чуть приоткрыл глаза. Матлин приподнял его за плечи.
-- Ну давай, парень, возвращайся к нам. Здесь есть кое-что для тебя...
Альба подтянул под себя колени и лениво потер руками мокрые глаза.
-- Феликс? -- удивился он.
-- Поднимайся. Ты можешь стоять?
Он огляделся по сторонам, но, увидев Ксара, удивился еще больше.
-- Феликс, ты издеваешься надо мной? Конечно, могу...
-- Взгляни, что мы принесли, -- Матлин поднял на ноги промокшего до нитки Альберта и подвел к белому полотну, закрывающему кусок стены. -- Это зеркало, -- объяснил он, -- специально для тебя. Ты не должен его пугаться, если ты смелый мальчик.
-- Нет, ты действительно надо мной издеваешься, -- вертел головой Альба, пытаясь смахнуть с волос как можно больше брызг. -- Когда это я пугался зеркал?
-- Ты можешь разбить его вдребезги -- оно твое.
Ксар взялся за край простыни, а Голли забился в угол и закрыл лицо руками.
-- Нет!!! -- раздалось из открытого окна. Папа Гренс налег грудью на подоконник и попытался закинуть колено, но не нашел за что схватиться руками, по самый локоть вывалянными в грязи. -- Мальчик мой, иди к папе!
Альба обернулся.
-- Дядя Ло? Вы тоже надо мной издеваетесь?
Дядя Ло так и застыл в раме, как собственный портрет. Только глаза его на этот раз были гораздо более безумными, а физиономия -- гораздо более чумазой.
Повернувшись, Альба увидел в зеркале себя... бревенчатую стену, сплошь увешенную картинами, Голли, забившегося в угол между скамейкой и шкафом, безумные глаза дядюшки Ло и Матлина, который стоял у него за спиной и любовался отражением Альбы с таким недоумением, будто принял его за обман. Альба даже обернулся, чтобы убедиться, все ли в порядке с чудаком Фреем. Его отражение обернулось в точности так же.
-- Спасибо, -- улыбнулся он и шагнул к зеркалу, -- это именно то, что нужно. -- Он снял с себя мокрую рубашку и швырнул под ноги отражающемуся двойнику. Но мокрая тряпка шмякнулась об стену и приземлилась рядом с такой же мокрой тряпкой, летевшей ей навстречу. Однако Феликсу показалось, что тряпки в полете все-таки успели поменяться местами. "Обман зрения", -- сказал он себе. Картинка в зеркале не изменилась.
-- Ты в порядке?
-- Спасибо, Феликс, я так долго этого ждал. Ты ведь простишь меня, если узнаешь, что все это было глупой шуткой?
-- Что именно?
-- Все, что было... То, что я успел наговорить и наделать. Теперь все, обещаю... Где-то в глубине души ты ведь никогда не сомневался в том, что я фантазер, но никогда меня не предал. Правда?
-- Как ты меня напугал, паршивец. Что я тебе только не прощу... все, что хочешь, -- с облегчением вздохнул Матлин и отошел от зеркала, благо, что Альба уже самостоятельно держался на ногах, хоть и не соображал, что болтает. Матлин чувствовал, как медленно и постепенно рассудок возвращается к нему, и с удовольствием наблюдал, как двойник Альбы, такой же мокрый и довольный, стоял по ту сторону зеркала. Они интересовали друг друга, похоже, в одинаковой степени и уж гораздо больше, чем заботы "дядюшек" об их здоровье.
-- Слава богу, -- проговорил Матлин и направился к Гренсу, -- иди-ка умойся и свари нам хорошего кофейку, а я, так и быть, сделаю у тебя генеральную уборку. -- Но интуитивный импульс все-таки заставил его на мгновение обернуться назад: зеркальный двойник закрыл глаза, развернулся и медленно пошел прочь. Альба сделал шаг за ним вслед.
-- Остановись! -- успел крикнуть Матлин, но добежать не успел. Следующий шаг -- и индикатор утратил свое зеркальное свойство. Альбы перед зеркалом уже не было. -- Стой! Верни его, Ксар, сделай что-нибудь...
Когда в контур рамы вернулась зеркальная поверхность, Матлин увидел лишь самого себя, безумные глаза Гренса в оконном проеме на фоне утренних сумерек да Голли, который так и остался сидеть на полу между скамейкой и шкафом.

"Что-то изменилось вокруг, -- рассуждал Феликс, вглядываясь в зелень парка с балкона своего особняка, -- то ли небо стало непривычно серым, то ли мне это мерещится? Наверно, будет дождь. Все парит... парит... Сколько можно стоять? Пора заниматься делом. Вот только я не помню, остались ли у меня здесь какие-нибудь дела?" Сколько времени Матлин простоял на балконе -- он ни за что бы не угадал. Он снова не был в состоянии отличить минуту от часа. Он лишь помнил, что точка на пологом склоне холма, ведущего в заповедник, была крошечной, а теперь стала похожей на человеческий зародыш. Сколько можно было стоять, опираясь на заросшие мхом перила, перебирая в памяти какие-то нескладные картинки на осколках разбитого зеркала и стараясь выложить из них новый узор, -- более нелепое занятие на этот час трудно было себе представить. В голове прокручивалось одно и то же алое полотно с наспех нашитыми лозунгами: "Зачем ты пришел сюда, человек?" "Что тебе здесь надо?" "Почему теперь стоишь, не уходишь?" "Может тебе некуда уйти? Так скажи..." "Зародыш" увеличивался в размерах, разрастался, заполнял собой пространство сада, и Матлину уже страшно было повернуть взгляд в его сторону, и только одна мысль: "Что это может означать?" молниеносно привела его в чувство. Присмотревшись, он не сразу понял, что это вовсе не эмбрион, а фигура, навьюченная тюками выше головы. С третьей попытки ему удалось узнать в этой фигуре Голли Гренса, который к тому времени уже пересек границу павильона и нырнул в заросли парка. Протрезвление Матлина сменилось неприятным ощущением озноба.
"Еще один, -- думал он, -- такой же, как я. Что ему сейчас ни скажи -- он не поверит ни одному слову. Только тогда, когда через двадцать лет он сам будет стоять возле этих перил..." -- от этой сцены у Матлина сжалось сердце, и он готов был простить несчастного акрусианина за одну порцию хорошего дождя. Но дождь не шел, а Голли уже поднимался по ступенькам. Его рюкзак занял собой выступ, служивший некогда тумбой для каменного льва, того, что двадцать лет назад порвал цепь и сбежал в заповедник вслед за павлином. Матлину показалось, что именно этот огромный рюкзак и есть единственный признак жизни на планете призраков.
-- Теперь я буду жить здесь, -- сообщил Голл, -- если ты, конечно, не возражаешь... -- и остановился у зеркала Кальтиата, небрежно повернутого "лицом" к стене. -- Решил оставить его себе?
Феликс не ответил. К тому моменту все на свете уже утратило смысл -- от печального облика зеркал до знамения грядущего апокалипсиса. Теперь его особенно раздражали бессмысленные вопросы и больше всего на свете -- правильные ответы на них. Голли Гренс, сколько знал его Матлин, всегда олицетворял собой неиссякаемый источник правильных ответов на все на свете бессмысленные вопросы бытия.
-- Ты еще не догадался, -- спросил Голл, -- чем его пугали зеркала? -- Феликс опять не ответил. Даже не пошевелился, только взгляд перестал блуждать по зелени сада и сконцентрировался на ступеньках крыльца. -- Хорошо, я объясню. По ту сторону плоскости, -- Голл указал в центр пустой зеркальной рамы, -- он видел то, чего не должен был видеть никогда... То, что могло его уничтожить. Свой взгляд, Феликс. Единственное оружие, против которого был бессилен. Он боялся только самого себя. Больше ему нечего было бояться.
-- И ты не смог ему объяснить, -- взорвался Матлин, -- что это отражение!..
-- В том мире, -- спокойно ответил Голл, -- где жил Альберт, отражений нет. Там реально все, даже зеркальный двойник. Ты бы на его месте не побоялся?..
Феликс успокоился так же быстро, как вышел из себя, но не нашел что ответить. "Что же это за мир такой?.." -- хотелось ему узнать, и в его мире стало бы одним бессмысленным вопросом больше.
-- Мы должны помочь твоему отцу собраться. Даже если вы в ссоре. Я уверен, он наберет с собой груду барахла. Надо успеть это выгрузить...
-- Феликс, ты бредишь.
-- Через месяц-полтора здесь ничего быть не должно. Все продумать надо сейчас. Когда начнется -- думать будет некогда...
-- Очнись, -- остановил его Голли, -- все уже кончилось. Давно кончилось.

Глава 31

"На кого ты похож, Фрей? -- спрашивал себя Матлин, задыхаясь под куполом платформы. -- На блоху под блюдцем. Любой идиот полюбуется на тебя с удовольствием и порадуется, что не на твоем месте. С этим пора кончать. Через полтора часа "шхуна" войдет в зону видимости, -- Баю и так считает меня помешанным. Настал день, когда я вынужден с ним согласиться. Господи, какая жара..."
Песчаный шар планеты мутнел перед бурей, ставил шерсть дыбом, как напуганный зверь. "Хорошо же я выгляжу, -- рассуждал Феликс, -- Раису только и надо что продлить агонию бешеной блохи, проверить, не мутирует ли она в дракона. Не исключено, что на меня уже делают ставки: что свалит меня раньше -- нервы или жара? Ни то ни другое, Раис! Но почему бы не доставить тебе удовольствие на прощанье, не дать вдоволь насладиться моим беспомощным состоянием так, как только ты умеешь это делать? Давай, другого случая не будет".
Сегодня был день особого торжества, достойного банкета в кругу родных и любимых. День получения "аритаборского диплома" с отличием и распределения на все шесть сторон мироздания, ни в одной из которых ни родных, ни близких у Фрея не было. А потому он даже представить себе не мог, как поведет себя, увидев Раиса. Упадет на колени, чтобы вымолить благословение, или задушит голыми руками, чтобы одним посредником в его жизни стало меньше. А может, в этот приезд следовало бы задушить сразу двух или трех? Он почувствовал приятную судорогу в ладонях и решил, что на этот раз будет являть собой образец благодушия...
Именно по причине своей душевной непредсказуемости Фрей спустился один на ту самую платформу, где впервые его нога коснулась планеты, и терпеливо дожидался Раиса, который медлил предстать перед ним. Каждую секунду промедления Матлин считал дополнительным баллом к своей "дипломной оценке". "Не может быть, чтобы он не почувствовал, как страстно я жажду его увидеть, -- рассуждал Матлин, -- он не так наивен, чтобы рассчитывать на то, что я расклеюсь от жары или оглохну от ветряных трелей. Даже если купол расплавится и ляжет на платформу, а звуковые волны начнут чеканить по нему узоры, я не уберусь отсюда никуда, пока он не выберется из чрева планеты".
Несколько раз Матлину являлись галлюцинации Раиса, но они не мешали ему держать себя в форме. Он многое успел вспомнить и переосмыслить из пережитого здесь: от ранних контактов с крылатыми дунами до поздних конфликтов с самим собой. Первые симптомы своего осмысленного присутствия здесь, где несбыточные мечты оказались его единственным спасением. Такие несбыточные, чтоб близко к себе не подпускали. Такие далекие, чтоб можно было идти за ними, не думая о пройденном пути. Такие нелепые, чтоб никому другому не могли прийти в голову. После этого открытия он лучше стал понимать тех, кто его окружал, и тех, к кому он не был равнодушен. Но так и не начал понимать ни Раиса, ни его братьев по разуму.

Появление Раиса на платформе дало о себе знать мгновенным параличом мыслительного процесса, выработавшимся у Матлина на уровне рефлекса, как стоп-сигнал, предупреждающий о приближении посредника на критически близкое расстояние. Именно этим рефлексом, а не пресловутыми флюидами, которыми будто бы обладают существа этой расы, Матлин научился распознавать любого из них за версту.
Раис возник на платформе один, без сопровождающих любопытных особ, которые в нижнем городе частенько преследовали его; безо всякой защиты, как от высоких температур, так и от неуравновешенных собеседников. Стоял и с интересом рассматривал Фрея, будто перед ним был не Фрей, а пузыри кипятка, застывшие ледяными шарами.
-- Я рад увидеть тебя, -- поздоровался Раис.
-- Я рад тебя поздравить, -- ответил Матлин, -- с успешным жертвоприношением. Ты прекрасно все рассчитал, даже то, что твой ученик достаточно глуп, чтобы не воспротивиться этому.
Раис скромно улыбнулся.
-- Ты всегда был моим любимым учеником. Я доволен, что не впустую потратил время.
-- Потому что я научился получать удовольствие от того, как ты меня используешь?
-- Я и рассчитывал на то, что мы проведем время с обоюдной пользой. Мне было интересно с тобой, Фрей.
-- Ты погубил Альбу. Мне с этим человеком тоже было интересно.
-- Ты пришел ко мне, чтобы научиться видеть и понимать, а значит, не должен упрекать себя за неразумные поступки. Для твоего понимания я сделал все что смог. На большее мы не договаривались.
-- Ни секунды не сомневался в том, что ты найдешь себе оправдание.
-- Ты остался бонтуанцем, -- с сожалением произнес Раис, -- тебе тяжело понять, что центра мироздания не существует и уж тем более он не проходит через тебя.
-- Я остался человеком и намерен оставаться им впредь. И если центр мироздания через меня действительно не проходит, то через Аритабор он не проходит подавно. Но я знаю точно, что никакие причины... ни за что на свете не заставят меня предать своего ученика. Даже если весь ареал разлетится вдребезги, я не стану жертвовать существом, которое мне доверяет.
-- Не доверяй и не будешь предан... -- Раис подошел к Фрею поближе, -- ты был моим любимым учеником, но далеко не самым способным. В первый же день я пытался объяснить тебе: то, что произошло с тобой, происходит сейчас и произойдет в будущем, -- это не чья-то прихоть и не твоя разумная воля. В человеческом языке я обнаружил лишь одно подходящее слово -- судьба. Как бы мы ни старались ею распорядиться -- она всегда будет одной-единственной, неповторимой, только потому, что ты не один и центра мироздания не существует, -- разве не в этом заключается твое счастье?
-- Ты погубил его...
-- Твои эмоции, Фрей, -- твой панцирь. Пока ты прячешься в нем, ты лишен способности трезво смотреть на вещи. Ты не хочешь думать -- боишься, что я окажусь прав.
-- Напротив, -- ответил Фрей, -- я хорошо подумал, прежде чем говорить с тобой. Подумал так, как ты учил, -- со всех сторон... тайных и явных, и кое что для себя уяснил. А главное, что я заставлю тебя все это выслушать прямо сейчас, здесь, поскольку другой возможности не будет.
Раис покорно опустился на пол и по своему обыкновению подпер запястьями подбородок, что выражало чрезвычайный интерес к личности собеседника. Намек на "тайные" астарианские информатеки ни на миллиметр не укоротили его благодушную улыбку, которую он в последнее время адресовал исключительно Фрею. Кое-кому могло даже показаться, что без улыбки Раис на Фрея смотреть не способен, что будто бы от этого его организм теряет один из своих чудодейственных витаминов терпения и снисходительности, не характерных для аритаборской расы. Но Фрей был уверен -- Раиса научил улыбаться именно он, в первый же день знакомства. Больше он не встречал ни одного улыбающегося посредника.
-- Как часто вы вынуждены совершать жертвоприношения? -- спросил Фрей, но Раис лишь удивленно склонил голову набок. -- Раз в двадцать... тридцать тысяч лет? Чаще? Сколько их уже было, Раис? Если я не ошибаюсь, счет пошел на критические величины? -- Раис хитро прищурился. -- Впервые за свою историю вы использовали для этой цели бонтуанца. Разве не так? Разве с самого начало это не было самым банальным выходом из положения? Кого-кого, а бонтуанцев вы знаете, как самих себя. И заманить толпу "меченых" фактуриалов вам не составило бы труда. Объясни, почему вы не делали этого раньше? Да потому, что боялись. Потому, что у самого бестолкового бонтуанца шансов больше, чем у кого бы то ни было, понять, какую игру вы с ним затеяли. Надо объяснять почему? Потому что это ваше собственное отражение в "кривых зеркалах", которое вы не смогли терпеть даже в пределах Аритабора. Это ваше порождение, Раис, от которого вы поспешили избавиться, как от больного младенца, чтобы он не портил вашей чистой породы. Но младенец стал монстром и жаждет поквитаться за свое счастливое детство. Если я ошибался -- поправь меня.
Раис с сожалением развел руками и приготовился слушать дальше. Эта теория его искренне увлекала.
-- Теперь ты понимаешь, в чем прокололся? -- продолжил Фрей. -- Впрочем, не знаю, вина это твоя или беда? Может, удача от вас отвернулась, -- это значит, что ваш нейтралитет с мадистой порядком наскучил одной из сторон. Догадываешься какой? -- Фрей уселся напротив Раиса и постарался поймать его блуждающий взгляд. -- Считай, что мадиста до вас добралась , и я с удовольствием послужу в ее руках орудием расправы. Хочу, чтобы ты знал об этом и на угрызения совести с моей стороны не рассчитывал.
Взгляд Раиса, на удивление, не попытался ускользнуть. Напротив, стал чрезвычайно сосредоточенным.
-- Все, что ты сможешь сделать, -- спокойно произнес он, -- это пойти своей дорогой. И поверь, моей заслуги в том нет. Твоя природа сделала тебя человеком способным; твоя цивилизация сделала тебя человеком мыслящим; я лишь старался помочь тебе стать человеком самостоятельным и рад, что мне удалось.
-- Ты сделал меня человеком жестоким. Не сомневайся, я смогу свернуть с любой дороги, чтобы пройтись по твоей голове и сказать: ты был моим лучшим учителем, я недаром провел с тобой время, мне есть с кого взять пример. Но прежде я сделаю то, чего не сделал ты, -- постараюсь понять тебя; ту цивилизацию, что сделала тебя "человеком без принципов", и, имей в виду, мои методы познания могут показаться жестокими даже тебе. Только если когда-нибудь ты захочешь понять меня -- не надейся, что аритаборской аналитики для этого хватит. А если нет -- могу лишь пожелать тебе достойно встретить апокалипсис. -- Матлин решил было встать и пройтись, пока кровь не закипела в его венах и он не начал "испускать дунов", но неожиданно для себя рухнул на пол. По прошествии времени он не был уверен в том, что это не проделка Раиса. Но, повалившись на теплую каменную площадку, понял, что невольно произнес расхожую аритаборскую цитату: "желаю тебе увидеть апокалипсис", что означало: "доживи до конца, умри, ни о чем не жалея", но истинного смысла этих слов никто, кроме самих посредников, не понимал. Матлин понял, что совершил ошибку номер один по технике безопасности общения с посредником, которая гласит: никогда не произноси слов, смысла которых не знаешь, никогда не принимай того, чего не можешь понять. Иначе: не хватайся за то, чего не сможешь поставить на место. "А если я не знаю, -- злился Матлин, -- смогу ли поставить на место? Откуда я узнаю, если не схвачу?" "Остановись, -- отвечал каждый раз Раис, -- и подумай. Хотя бы запомни, как стояло..." "Прошло уже двадцать лет, -- подумал Фрей, -- страшно вспомнить, каким я был мальчишкой".
-- Да, -- подтвердил Раис, -- и теперь тебе до зрелости еще далеко -- в этом твое спасенье. Что это, Фрей? Ты давно не позволял мне думать вместе с тобой.
-- Я прощаюсь, Раис. Неужели ты не в состоянии понять даже этого?
-- Нет, -- Раис невозмутимо поднялся над ним, -- не так-то просто проститься с Аритабором. Эти годы будут следовать за тобой. В новой жизни будет много всего, гораздо более трагичного. Ты многое захочешь забыть, но Аритабор будешь вспоминать с той же нежностью, что и Землю. И я не стану с тобой прощаться. Ты был и останешься моим любимым учеником.
-- Ты напутствуешь?.. Или читаешь нотацию?
-- Я лишь пытаюсь заглянуть в твое будущее.
-- Что-нибудь видно?
-- Ты доверяешь моим пророчествам?
-- Да, -- ответил Матлин, -- но не заставляй меня поверить в то, что это судьба.
-- Ну что ж, -- улыбнулся Раис, -- ты проживешь долгую жизнь, и она тебе никогда не наскучит.

Когда бонтуанская "шхуна" ушла с орбиты, буря утихла. На поверхности платформы не было ни души, кроме одинокой, неподвижно стоящей фигуры посредника.
-- Смотрите, как посветлело небо, -- заметил кто-то из наблюдателей, выходящих наверх, -- говорят, во время бури здесь чудовищная жара...
-- Говорят, что, если каждый из нас увезет отсюда на память стеклянный шарик с песком, -- сказал другой наблюдатель, -- верхние галереи города когда-нибудь выйдут на поверхность. А что об этом думают аритаборцы?
-- Выйдут на поверхность? -- переспросил посредник и задумался... -- Не раньше, чем племя улыбающихся людей вернется сюда опять.
-- Невероятно! -- воскликнули удивленные наблюдатели, а посредник столь же невозмутимо перевел взгляд на светлеющее небо.
-- Это будет нескоро, -- добавил он, -- есть время подумать, отчего мне так приглянулась его улыбка.
В этот день бонтуанская "шхуна" покинула орбиту навсегда. Это был последний исход бонтуанцев из Аритабора.